Убийство Генриха IV

Но даже если оставить в стороне сомнительное свидетельство девицы д’Эскоман, бесспорно, что во Франции, в Бельгии, в Германии, в Италии, в Испании существовало множество людей, французов и не французов, которые ожидали покушения на убийство короля. Одни опасались этого, другие хотели этого, надеялись на это, желали этого всем сердцем. Некоторые прилагали к этому усилия. Кстати, сама вера в возможность убийства и страх перед ним могли бы толкнуть кое-кого на покушение. В таких делах страх сам создает свой объект. Но, если так, мы видим, что некоторое число людей — мы не можем оценить его точно, но, оно должно быть довольно большим, вероятно, население целых областей в Нидерландах и на Рейне, которым грозила опасность, — что целое множество людей желало смерти короля, убивало его в душе; и если перейти от слов к делу попытались очень немногие, то возможных убийц, «потенциальных Равальяков», существовало множество. Таким образом, мы вновь сталкиваемся с той же психологической проблемой, на этот раз в массовом масштабе. Все эти люди официально принадлежали к христианскому миру. Они именовали себя христианами, верили, что это так, и желали ими быть. Они приняли заповеди Господни, а ведь пятая из них гласит: «Не убий». Они исповедовали любовь к Иисусу Христу, второму лику Троицы, к самому Господу Богу, а тот, кто возлюбил Его, придерживается Его заповедей. Но величайшая заповедь Иисуса Христа — «Возлюбите ближнего, как Я возлюбил вас». Как же эти люди могли желать смерти короля? Мы видим, что у них были претензии к нему — религиозная политика, слишком тяжелые налоги, воинственность. Но являются ли эти причины достаточными, чтобы мечтать об убийстве? Если мы вернемся к нашему силлогизму, где большая посылка — в определенных обстоятельствах позволено убивать королей, меньшая — Генрих IV находился в подобных обстоятельствах, вывод — таким образом, Генриха IV дозволено убить, — мы хорошо видим меньшую посылку, но где же большая, которая одна могла позволить христианину преступить заповеди Господни, в чем эти люди нашли ее и как могла она в их глазах приобрести достаточную силу, чтобы они сочли возможным не следовать букве великих заповедей?

Парижский парламент представит нам в этой связи кое-какие разъяснения.

Глава IV Парижский парламент и источники цареубийства

Парижский парламент начал с примерного наказания убийцы. Подвергнутый 25 мая пытке, при том что секретарь парламента увещевал его говорить правду, ибо его спасение в ином мире зависело от его правдивости, Равальяк все время настаивал, что в его действиях не было ни сообщника, ни подстрекателя, что он один все задумал и исполнил.

27 мая Парижский парламент вынес ему приговор. Он объявил его «виновным и изобличенным в преступлении против Величества божеского и человеческого, осужденным за наиопаснейшее, наигнуснейшее и отвратительнейшее отцеубийство, совершенное в отношении особы покойного короля Генриха Четвертого». Он приговорил его к «публичному покаянию перед главным входом церкви Парижа (Богоматери), куда он будет сопровожден и привезен в телеге. Там он, голый, в рубахе, держа в руке горящий факел весом в два фунта, должен сказать и объявить, что злокозненно и предательски совершил сие наиопаснейшее, наигнуснейшее и отвратительнейшее преступление и убил указанного государя короля двумя ударами ножа в грудь, в чем раскаивается и просит прощения у Бога, у короля и у суда». Затем Равальяк должен быть отвезен на Гревскую площадь, на возведенный там эшафот, и там пытан, растянут и разорван четырьмя лошадьми, его тело сожжено, а пепел развеян по ветру. Все его имущество конфискуется и передается королю. Дом, где он родился, будет снесен, владельцу предварительно возместят убытки, и на том месте никогда ничего не будет построено. Через две недели после объявления приговора в Ангулеме его отец и его мать покинут пределы королевства и никогда не возвратятся, под страхом повешения без суда. Его братьям, сестрам, дядьям и прочим запрещается носить фамилию Равальяк[49]. Таким образом, деяние представлялось столь ужасным, что судьи воскресили древний обычай семейной ответственности.

После этого Равальяка сразу же снова допросили с пристрастием, чтобы выяснить его сообщников. Он был подвергнут пытке сапогом. Были вбиты но очереди три клина. Несмотря на страшную боль в раздробленных суставах, он все время утверждал, что действовал один. На третьем клине он потерял сознание. Тогда его отвязали и отнесли на подстилку, где он остался до полудня.

Потом его перенесли в часовню и связали, доктора Сорбонны Фильсак и Гамаш выслушали его исповедь. Он разрешил им обнародовать ее. Перед секретарем парламента он настаивал на своем: никто его не подстрекал, не просил, не побуждал; он ни от кого не получал помощи. Пробило два часа.

В три часа его забрали из часовни и отправили к ворогам тюрьмы. По дороге заключенные его проклинали: «злодей, предатель» и хотели бить. Стрелкам и служителям пришлось защищать его.