Убийство Кирова: Новое расследование

Как подчеркивает Хольмстрём, Троцкий серьезно рисковал с ложью о деле с отелем «Бристоль». Датская компартия все-таки проверила его рассказ и опубликовала свои находки в своей газете. Если бы кто-нибудь в широкой прессе разобрался до конца с этой историей, то факт, что Троцкий лгал, стал бы широко известен. Это, в свою очередь, могло дискредитировать расследование комиссии Дьюи. Фактически сама комиссия легко могла бы взять на себя труд проверить вопрос об отеле «Бристоль».

Если бы Гольцман на самом деле лгал в своих показаниях о встрече с Троцким, Троцкий мог бы просто отрицать встречу с Гольцманом где угодно в Копенгагене в ноябре 1932 г., хотя то, что он действительно был в Копенгагене в то время, — документально подтвержденный факт. У Гольцмана не было никаких других доказательств встречи. То, что Троцкий пошел на риск, солгав об этом с целью усилить отвлекающий маневр в отношении названия гостиницы, о которой вдет речь, наводит на мысль, что ему, видимо, было что скрывать и что стоило риска лжи, чтобы скрыть это.

Вывод

Из источников за пределами Советского Союза нет прямого подтверждения покушения, которое замышлял троцкистско-зи-новьевский блок в убийстве Кирова. Но такое подтверждение вряд ли стоит ожидать. В интересах секретности подробности такого заговора были бы доверены небольшому количеству людей. Опытные конспираторы, такие как Троцкий и его сын, не рассказали бы никому, кому не «нужно знать».

И все-таки у нас есть подтверждение ряда подробностей на Московском процессе из лучшего возможно источника за пределами советского контроля — от Троцкого и его сына. Троцкий и Седов публично отрицали эти заявления — доказательство того, что они считали, что эта информация усилит правдоподобие заявлений, сделанных главными обвиняемыми на процессе, — что они фактически и делают. Подтверждение этих заявлений, которые мы можем проверить, разумеется, не доказывает, что все заявления и обвинения, сделанные на процессе, были равно истинными. Но это усиливает впечатление достоверности тех пунктов обвинения, которые нельзя подтвердить непосредственно.

Мы также знаем, что публичные заявления Троцкого и Седова нельзя принимать за чистую монету. Поскольку мы подкрепили заявления, сделанные на процессе, которые публично опровергли Троцкий и Седов, то мы можем быть уверены, что они, вероятно, опровергали бы и другие, еще более инкриминирующие обвинения, особенно, если они были в действительности правдивыми.

Глава 14. Второй и Третий московские процессы

Второй московский процесс официально известен как «дело антисоветского троцкистского центра», а неофициально — как процесс Пятакова-Радека — по фамилиям двух самых известных обвиняемых. Он проходил с 23 по 30 января 1937 г. Лено отбрасывает свидетельства, полученные на этом процессе, в большей степени, чем свидетельства Первого суда.

Второй значительный показательный процесс по делу о терроре был открыт 23 января 1937 г. Сталин и Ежов курировали его. Государство возвело гигантское строение заговора на основе частных пересудов о Сталине и нескольких абсурдных признаний перепуганных подсудимых (Л 466).

Это еще один пример обращения Лено к уловке «petitio princiріі» — «подмены посылки желательным для себя выводом», допуская то, что нужно доказать[86]. У Лено нет никаких доказательств того, что признания обвиняемых фальшивы или что государство, а не подсудимые «возвело» заговор. Причина проста: таких доказательств нет.

Что касается заявления Лено о том, что подсудимые были более «перепуганы», чем подсудимые на любом другом суде по преступлению, караемому смертью, где бы то ни было, ни один объективный человек, который читал протокол, не пришел бы к такому мнению. Наоборот: главные обвиняемые производили впечатление спокойствия и ясного сознания.

Известным примером является следующий отрывок из заключительного заявления Карла Радека[87]: