Убийство на кафедре литературы

Она стала собирать книги в стопку, не понимая, зачем это делает. Встала на колени, обнаружила под свисающим краем простыни еще одну книгу: «Стихи серой войны» Анатолия Фарбера. Редакция и предисловие Шауля Тироша. Рухама заглянула под диван и вытащила оттуда книгу Тувье Шая «Заметки о поэзии Шауля Тироша», а также распечатки двух работ — комментарии к двум стихотворениям Тироша.

Он ему все рассказал, мелькнула у нее мысль, Шауль рассказал Тувье о нашей связи и о том, что он меня бросил. Тувье теперь обдумывает — продолжать ли отношения с ним. И может быть, со мной.

Она встала. Колени были в пыли. Тувье несколько месяцев не убирал в кабинете. Катышки пыли валялись по углам, у стола. Она механически стала собирать их в один комок. Звонок телефона напугал ее. Она не хотела брать трубку, однако телефон звонил все настойчивей, прекращал и звонил снова; так продолжалось, казалось ей, целую вечность. В конце концов она подняла трубку, все еще липкую и влажную от прикосновений всегда потных рук Тувье.

— Как дела, Рухамка? — с материнской заботливостью спросила подруга по работе Ципора.

— Лучше. — Рухама потянула за полу рубашки, снова встала на колени, продолжая скатывать пыль в комок. Она представила себе черный телефон, приемное отделение больницы «Шеарей Цедек»…

— Температура еще держится?

Рухама представила себе грузный корпус Ципоры, ее отекшие ступни, посиневшие от груза тела лодыжки — варикозное расширение вен после первых родов.

— Вот как дети мне дались, — сказала как-то Ципора после того, как ее сын привел к ней свою подругу перед женитьбой.

— И чего спешить? Ведь ему всего лишь двадцать три. Что ему с этого будет? И что мне?

Рухама ответила, что температуры у нее нет.

— Ты что-то принимаешь? Акамол, послушай, акамол, чай с лимоном и побольше куриного бульона.

Ципора шмыгала носом. Рухама молчала. Она решила сегодня на работу не идти. Побыть в постели.

— Ладно, не буду тебе мешать. Отдыхай. Это самое важное. Смотри, преждевременно не вставай! Ты и не представляешь, какие от этого могут возникнуть осложнения. Мы это видим в больнице в последнее время. Сегодня поступила одна девушка, молодая, почти девочка, военнослужащая. И о чем только они там в армии думают?

Рухама стала листать книгу Фарбера — «последовательного противника советского режима в послесталинскую эпоху», как писал в предисловии Тирош.

«Он родился в Палестине в 1930 году, переехал с матерью в Москву, когда ему было три года, и умер в 1955 году при неизвестных обстоятельствах в лагере в Мордовии».

Рухаме вдруг почудился голос Шауля в трубке, перекрывающий голос Ципоры, он будто читал предисловие.

В охватившей ее панике она смогла лишь произнести слабым голосом:

— Ципора, я очень слаба, поговорим завтра на работе, до свидания.

После этого она осторожно положила трубку, бросила комок пыли и растянулась на спине, глядя в потолок. Затем закрыла глаза.

Когда она проснулась, было уже три часа.

В доме стояла тишина, Рухама почувствовала запах пыли. Тувье не было — ни на кухне, ни в ванной, ни в спальне. Ни даже в скудно обставленной гостиной, куда они привезли с собой мебель из поселения. До знакомства с Тирошем обстановка в доме казалась Рухаме вполне приличной. И вдруг она вспомнила о гибели Идо. Об этом сказал Тувье перед уходом. Это известие отразилось в ее сознании, но не растопило лед, лежащий на сердце. Затем она припомнила слова «несчастный случай», и горло перехватило судорогой. Она представила глубокую морскую бездну, ей показалось, что не хватает воздуха. Она стояла на кухне, держа хлебный нож, и у нее не было сил отрезать ломоть зачерствевшего хлеба. Тувье не купил хлеб. Было без десяти минут четыре. Тувье еще не вернулся. Он не вернулся после признания, сделанного Шаулем. Но эта мысль уже не пробуждала в ней ужаса. Она вновь ощупала горло. Что-то другое, не отсутствие Тувье, страшило ее. Она не знала, что именно, лишь чувствовала, что ей трудно дышать, трудно сидеть на фанерном стуле. Она обхватила лицо руками, оперлась на кухонный стол, покрытый пылью. Ей пригрезилось лицо Тироша: его ехидная улыбочка, которая, кривясь, превращалась в раскрытый рол, а затем — в мертвое лицо Идо Додая.

Глава 4

Все утро преподаватели факультета один за другим заскакивали в секретарскую. По выражению их лиц Рахель, помощница секретарши факультета, точно определяла, достигло ли их уже печальное известие. От вида Тувье ее бросило в озноб. Водянистые его глаза покраснели так, будто он проплакал всю ночь.

Бурное появление доктора Шая, его затравленный взгляд, отчаяние во взоре, хриплый голос, когда он расспрашивал о подробностях происшествия, — все это весьма смущало Рахель.

Этот тихий и скромный человек, всецело поглощенный своими занятиями, сейчас выглядел невменяемым. Его одежда была смята, редкие волосы нечесаны. Секретарша Адина Липкин все это тоже видела, но предпочла не реагировать, как-никак случилось несчастье.