Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

— Доктор Блюм сказал, что ничего страшного, слава богу; кашляет Полюшка, простудилась. Горчичники велел поставить, да микстурку выписал, искали, кого в аптеку послать. Наших-то, из прислуги кого, посылать бесполезно, и города не знают, и страшно им; половой один согласился, за рубль. Цены у вас тут, однако! В Екатеринославе десять копеек бы взяли, да еще бы благодарили сердечно… Однако, — Никита Иванович присел на пуфик напротив Глюка, — уж поздно, и я вас задержал еще… Я же вот что вам сказать хотел: полиция Елизавету Александровну подозревает, почему – не знаю, но очень они против госпожи Новиковой настроены. Вроде бы ей выгодно, чтобы мальчики… чтобы мальчиков… — Никита Иванович было прослезился снова, но сдержал себя, сглотнул ком, промыл горло глоточком наливочки.

— Так она не убийца, господин Глюк, и на кресте в том поклясться готов. Я ее, Елизавету Александровну то есть, не сказать, чтобы долюбливаю. Женщина она, как вы, наверное, поняли, вздорная и истерическая. Но не злодейка она, и отходчивая очень. И мальчиков она любила, особенно Николеньку. Алеша-то уже большой у нас в доме появился, а Николенька на руках у нее вырос, вынянчила его, можно сказать. Бывало, конечно, что кричала на него, аспидом называла или другими позорными словами, да только и обижаться на нее грех, сама никогда не знала, что говорит. Накричит, а потом целоваться, виниться, и со слезами – раскаивалась всегда сразу же… Вы простите, у меня уж и мысли путаются, и слова…

— Да я понимаю, что вы хотите сказать, Никита Иванович, вы не беспокойтесь, — сказал Глюк. — Но ведь и полиция просто так подозревать не будет.

— Совпадение, — быстро, с готовностью произнес Зотиков. Заранее, должно быть, обдумал возражение. — Совпадение случайностей. Что-то она сказала не так, когда с полицмейстером беседовала – так ведь, господин Глюк! Она, по своей нервической неуравновешенности, вечно что-то не так говорит! Очень у нее организм неустойчивый, мы ж не просто так сюда приехали – всю зиму по врачам, по лекарям губернским ее возили, нам профессор Замойский, светило наше Екатеринославское по нервическим недугам, ванны морские прописал, и что желательно скорейшее ея замужество, Елизаветы Александровны то есть, сказал. А иначе плохо может все кончиться. А я так думаю, что куда уж хуже…

— Ну, никогда не бывает так плохо, чтоб не могло стать еще хуже, как говорит один мой знакомый, — заметил Глюк. Обнадеживать Зотикова он не стал.

— Софья Матвеевна вчера… Ох, и не знаю, как оно все повернется, ежели что… ну, вы понимаете… Так Софья Матвеевна вчера со мною беседу имела. По дороге в театр. Насчет убийства этого, и расследования…

Мялся Никита Иванович, мямлил, мекал – и все никак не мог добраться до сути, а время между тем уже и за полночь перевалило. Но как подстегнуть Зотикова, чтобы побыстрее выдавил он из себя то, что хотел сказать, Глюк не знал.

Никита Иванович заглянул в свой стаканчик, ничего в нем не обнаружил, потянулся за бутылочкой:

— Еще по одной, господин Глюк?

— Да нет, спасибо, как мне так хватит. А вы уж как пожелаете… — Глюк подождал, пока Зотиков нальет себе еще стопочку, пригубит, и спросил, с некоторым внутренним смущением – все же об очень интимных вещах говорить приходилось:

— А скажите, Никита Иванович, когда вы снова Матильду Яковлевну увидали – после стольких-то лет, не возникло у вас снова желания… ну, хоть на закате дней своих…

Никита Иванович снова отхлебнул наливочки, поболтал оставшуюся в стаканчике, потом допил единым глотком:

— Нет, господин Глюк, не возникло. Она, Матильда, и не переменилась совсем, даже не поседела – так, морщинок чуть прибавилось у глаз, а в остальном такая же осталась – и лицо, и фигурка ладненькая, и походка даже молодая, легкая. И характер у ней остался прежний – первым же взглядом дала мне понять, что о прошлом речи заводить не стоит, все прошло и похоронено. Да Ия то – я-то уж дед сивый, седьмой десяток, и душа моя перегорелая…

Зотиков молчал, задумавшись; Глюк кашлянул тихонько, и сказал:

— Я вот еще что хотел спросить, Никита Иванович: в тот вечер, когда мадемуазель Рено погибла, вы ничего в ней не заметили? Какого-то необычного поведения, может быть, она была чем-то угнетена, или огорчена, или возбуждена? Вы же ее, насколько я понимаю, хорошо знали.

Никита Иванович, опять же с готовностью, и быстро, отвечал: