Убийство на улице Длинной или Первое дело Глюка

Но статейка в бульварной газетенке, каковой был пресловутый "Листок", о нем, о Глюке, Феликсе Францевиче, под заголовком "Наш Шерлок Холмс взялся за дело", и подписанная П. Известиным – от такого не то, что поперхнешься, от такого и горло спазмом возьмется, дыхание перервется, и до инфаркта недалеко. Ух, попался бы сейчас Глюку его бывший ученик, Прыщ-младший!..

Впрочем, ну и что бы было бы?

А ничего бы и не было – не душить же его на манер Отелло, Прыща этого. Да и сечь поздновато.

А написано было как! Стиль какой! Сплошные перлы!

"Он весь нацелен на разгадку тайны, как торпеда на миноносец".

"Его влажные карие глаза проницают вас насквозь и глубже".

"Невозмутимо и спокойно он клянется не знать покоя, пока с убийцы не будет сорвана грязная маска и не откроет его подлую личину".

Да…

Высечь – не высечь, но пятак начистить не помешало бы.

Однако пора было браться за дело.

— Мама, — спросил Глюк, — ты Ираиду Дмитриевну давно видела?

— Кого? — переспросила Катерина Ивановна. — Ах, Идочку? С неделю, а что?

— Она тебе за свою подругу из Екатеринослава не рассказывала?

— За кого? А, за умалишотку? Да, говорила, что приехала, только они тогда еще не виделись.

— Почему ты ее называешь умалишоткой? — удивился Феликс Францевич.

— А ее все так называли, в те времена, — мадам Глюк отправила в рот последний кусочек булочки, и вытерла пальцы о салфетку. — Совершенно ненормальная особа. Я ее три месяца терпела, а потом отправила обратно. В Луганск, кажется. Или в Горловку, точно не помню. Даже денег на дорогу дала. Она мне их, конечно, не вернула. И никогда не вернет.

— Ты знаешь Новикову? — поразился Феликс Францевич.

— Какую Новикову? Усикова ее фамилия, Лиза Усикова. Ах, да, Идочка мне рассказывала, что умалишотка эта подцепила какого-то помещика, а потом овдовела, и снова замуж выскочила, а теперь опять вдовеет, и опять ищет мужа. Идочка ее с Сеней, с деверем, хотела познакомить.

Как этот мир, однако, тесен!..

— Это мой второй набор был, в пансион, — сказала мадам Глюк, и карие теплые ее глаза (такие же, как у сына) затуманились воспоминаниями. — Пять девочек я тогда взяла, и Идочку в том числе, и эту умалишотку. Кто ее тогда привел, не помню, может, и сама пришла, но деньги за первую четверть кто-то же внес! Ножки у нее были коротковаты, хотя гибкая и такая… шустренькая, — мадам Глюк поиграла плечами, наверное, чтобы проиллюстрировать свою мысль. — Для кордебалета она не сильно годилась, но раз платит – пусть учится. Где-то с неделю она вела себя прилично, пока привыкла. А потом начался полный содом, слова ей нельзя было сказать, то она рыдает, то ругается; ну и записочки пошли…

— Что за записочки?

Катерина Ивановна несколько секунд пребывала в размышлении, постукивая по губам пухлым пальчиком, потом смущенно пробормотала:

— Ну, Феликс, ты же уже большой мальчик, должен же понимать, какое это скользкое дело – держать танцкласс с пансионом…

Девочек мадам Глюк набирала лет четырнадцати-пятнадцати, обучение длилось год-два, иногда и меньше. Одновременно обучались от четырех до восьми будущих танцорок. Для надзора за нравственностью мадам Глюк держала бабу Настю — толстую и неподкупную особу, лет пятидесяти, про которую рассказывали, что прежде она служила надзирательницей в женской тюрьме. Порядки в пансионе были казарменные, жили девочки в третьем этаже, на прогулку ходили попарно, по очереди, и в сопровождении бабы Насти. По воскресеньям в церковь оправлялись строем, впереди – мадам Глюк с сыном, потом парами девочки, потом баба Настя и таперша. Феликс Францевич смутно помнил эти походы в церковь, и глазевших на процессию молодых (и не очень молодых) людей. Мадам Глюк с сыном жили при пансионе, пока Феликсу не исполнилось восемь лет, тогда Екатерина Ивановна решила, что мальчик уже слишком большой, и сняла квартиру отдельно.

Да, дело действительно скользкое; насколько Феликс Францевич помнил, скандалы, конечно, случались, но по мелочам, за двадцать лет существования пансиона ни одна из пансионерок не сбежала, не забеременела, и не была уличена ни в чем более серьезном, нежели получение записочки от ухажера.

— Но, Фелик, — сказала мадам Глюк, встрепенувшись, — разве тебе не пора на службу? Уже почти девять часов!

— Нет, мне надо в другое место, а туда еще, пожалуй рано, — неосмотрительно сказал Феликс Францевич.

— Как? — мадам Глюк, откинувшись на спинку стула, смерила сына взглядом. — Как это ты не идешь на службу?

— Но ведь убийца еще не найден, — пояснил Феликс Францевич. — Ты же сама хотела…

— Феликс, — голос Катерины Ивановны звучал грозно, — Феликс, что ты выдумываешь? Какое тебе дело до того убийцы, когда племянника мадам Лискович уже выпустили? Кстати я забыла тебе сказать – вчера они заходили, вместе с тетей, сказать спасибо. Очень, очень приличный молодой человек, и очень симпатичный, — прощебетала она совсем другим тоном. Значит, говорил комплименты, подумал Глюк. — Так что нечего тебе байды бить*!

— Да, мамочка, конечно, — обреченно пробормотал Феликс Францевич.