Убийство номер двадцать

– Не так, – быстро продолжает Коул. – Все законно. Все в разумных пределах. Она умерла от рака. Это не считается. Но я при этом присутствовал. Я помог ей – как ее муж, как врач. Позаботился о том, чтобы она не страдала. И до того момента, пока Джоанна не умерла, я старался держать себя в руках, подавлять любые позывы. Ради нее. Я не хотел разрушать нашу семью, как это сделал мой отец.

– Ты изнасиловал Сандру Пул.

Элайджа пожимает плечами.

– А-а, это… Не о чем и говорить. Я мог бы поступить гораздо хуже. Это чувство, когда ты там, на самом краю, когда они делают свой последний вдох… Это… почти божественно, Адам! Как будто ты близок к Богу в этот краткий миг. Поэтому я подумал, не попробовать ли еще разок. – Он хмурится. – Но не то же самое. Уже пройденное довольно быстро приедается. Не пойму, почему Гарольд Шипман настолько заморачивался… В чем тут прикол?

Адам ждет. То, что говорит этот человек, это его легкомыслие, совершенно отвратительны. Но он понимает, что Элайдже хочется поговорить, и как бы сильно его ни выворачивало наизнанку, это их лучший шанс узнать масштабы преступлений Коула.

Элайджа переводит взгляд на Адама. Черный и мрачный.

– Эти девушки… Тогда-то я понял, что мне и вправду нравится. И это не сам акт их содержания в неволе или убийства. А всемогущество. Это действовало опьяняюще. – Глаза у него затуманиваются, когда он погружается в воспоминания. – На самой границе между жизнью и смертью. Полный контроль над этими девушками. То, что они для меня делали…

Адам перебивает его:

– Тогда почему же ты оставил ключи?

– Чтобы их нашла Ромилли? – Он смеется. – По той же самой причине. Я хотел посмотреть, насколько сильно смогу ее подтолкнуть. Яблоко от яблони недалеко падает, и оказалось, что упало оно и впрямь не так уж далеко. Она молчала, моя маленькая Ромилли. Я гордился ею. За то, что так долго хранила мой секрет.

– Ромилли совсем не такая, как ты! – шипит Адам сквозь стиснутые зубы. – Она добрая и сильная. Она знает, что то, чем ты тогда занимался, – отвратительно, и всю свою жизнь пыталась искупить это.

– Но разве тебе не интересно, Адам? Насколько она все-таки похожа на меня? – Коул наклоняется вперед через стол, ближе. – Природа или воспитание? Разве это не занимает твои мысли, когда вы с ней говорите о том, чтобы завести детей? Поскольку я вижу, что обручальное кольцо опять у тебя на пальце. Вы явно не могли так быстро пожениться по новой, так что это более чем символично. И флаг вам обоим в руки. Но если вдруг что-нибудь случится – если ваш ребенок вдруг попадет в аварию, упадет, ударится головой, – разве ты не призадумаешься? Потому что лично я призадумался. Насчет самого себя. Ты читал какие-нибудь книги, Адам, когда только встретил Ромилли? Обо мне и моем прошлом?

– Кое-что читал.

– Кое-что читал! – Коул смеется. – Готов поспорить, что читал! Небось собрал всю возможную информацию о своем тесте и о женщине, на которой женился. Только вот большинство всех этих книжонок – не более чем макулатура. Напридумывали там всякой фигни, чтобы заполнить пробелы.

– Ты хочешь сказать, что твое детство было идеальным? – огрызается Адам.

– Ну конечно же нет. Мой отец был пьяницей и садистом. Моя мать – убийца. И я и на секунду не виню ее в этом. – Теперь голос Коула почти задумчив. Взгляд его отрывается от Адама, устремляясь куда-то вдаль. – Но то, что он творил… С ней… Со мной…

Коул замолкает, и слышно лишь позвякивание цепочки наручников, когда он закатывает рукав своей серой толстовки и обнажает предплечье – сморщенная кожа вся в беспорядочно раскиданных крошечных круглых шрамиках.

– День выплаты зарплаты, двадцатого числа каждого месяца. В эти дни он всегда напивался. Получив деньги, шел в паб со своими дружками. Пили до самого утра. Я слышал, как он возвращается домой, слышал крики снаружи. Бабахала входная дверь, когда он пинком захлопывал ее. И вот тут-то и начиналось самое интересное, старший детектив-инспектор Бишоп. Прямо с этого момента.

Адам не смеет пошевелиться, слушая Коула.

– Из-за нехватки денег моя мать бралась за любую подвернувшуюся работу – за все, что могла, чтобы на столе была еда. Чинила мою школьную одежду, раз за разом. Но все было более или менее нормально. День выплаты зарплаты – вот чего мы так жутко боялись. Начинал он с нее. Его медленные тяжелые шаги на лестнице, шум, когда он открывал дверь их спальни… Он вытаскивал ее из постели – она никогда не спала, ожидая его, – а я бежал к своей двери, приоткрывал ее на щелочку и смотрел, как он тащит мать за волосы вниз по лестнице. Иногда он бросал ее на пол и пинал вдобавок. Но она всегда старалась вести себя тихо. Ради меня. Чтобы защитить меня. Потому что чем больше шума она поднимала, тем сильней он ее наказывал. «Не разбуди соседей», – говорил он.

Элайджа делает большой глоток кофе из кружки.