Убийство номер двадцать

Адам медленно садится. Коул выглядит так, словно за те три дня, что он не видел его, постарел лет на десять. Как такое может произойти за столь короткое время? Вид у того усталый, кожа на лице обвисла. Под глазом краснеет распухший синяк от силы дневной давности, но Адаму не удается вызвать в себе никакого сочувствия к тому, откуда тот там взялся. На докторе тюремная униформа – мешковатые серые тренировочные штаны и серая толстовка. Вид у него какой-то иссохший и измученный – вряд ли это тот свирепый убийца, встречи с которым Адам с тревогой ждал всю бессонную ночь.

Он не знал, как отреагирует в этот момент. Вновь оказавшись перед лицом человека, который разработал весь этот ужасный план из крови, убийств и манипуляций. Но, как ни странно, чувствует себя совершенно спокойно. Он просто хочет получить ответы, а потом убраться отсюда к чертовой матери.

– Зачем ты это сделал, Элайджа? – спрашивает Адам.

Коул улыбается.

– Что сделал?

Адам театрально вздыхает и упирается руками в стол, как будто собравшись уходить.

– Ладно, ладно, – быстро говорит Коул. – Если хочешь поговорить, давай поговорим.

– Так зачем ты это сделал?

– Скука… Садизм… Потому что просто подвернулась удачная возможность? Вам нужна маленькая аккуратная причина, завязанная бантиком, старший детектив-инспектор Бишоп, но правда гораздо скучнее. Честно скажу: сам не знаю. Мэгги всегда была под рукой, в полной боевой готовности, поэтому я просто решил посмотреть, что из этого выйдет.

– Каким образом?

Коул оборачивается и смотрит на охранника. Тот, не мигая, смотрит на него в ответ.

– Мы можем что-нибудь выпить? Хорошего кофе? – спрашивает он. Охранник смотрит на Адама.

– Ладно, пускай, – устало отвечает тот.

Элайджа улыбается.

– Превосходно. Теперь мы сможем нормально поговорить. Цивилизованно. И в приличной кружке! – кричит он охраннику вслед. – Никакого этого пластикового дерьма!

– Так говори, Элайджа.

– Мэгги. Она была… – Он задумчиво поднимает глаза к потолку. – Она всегда была очень уязвимой. В раннем детстве, когда собственная мать бросила ее, подвергалась просто-таки жутким издевательствам – ты в курсе об этом?

Элайджа делает паузу в ожидании ответа; Адам лишь бесстрастно смотрит на него.

– Я запросил материалы на нее, еще когда занимался медицинской практикой, – невозмутимо продолжает Коул. – Врач должен знать историю болезни пациента – дерьмовая отговорка, но она сработала. И это читалось как роман ужасов. Когда этих приемных родителей арестовали, она была вся в синяках. У нее было больше двадцати заживших переломов. Ее морили голодом, насильно кормили солью, когда она на что-нибудь жаловалась. Эту малышку намеренно лишали сна, заставляли часами стоять лицом к стене, пока она не падала от изнеможения, – таково было начало жизни Мэгги. Причем люди, которые всё это с ней вытворяли, выйдут из тюрьмы раньше меня – вот в каком дерьме сейчас находится наше общество…

Адам не отвечает. Похоже, даже у убийц-садистов есть свои моральные принципы.

– Сандра впервые привела Мэгги в мою клинику, когда той было четыре годика. И я знал. Мысль, будто она способна скрыть, кто ее отец… Это было просто смешно. – Коул ухмыляется. – Она выглядела точь-в-точь как Ромилли в том же возрасте. И была таким милым ребенком… Застенчивым… Изголодавшимся по вниманию… Я всегда замечаю подобные вещи – это отчаяние, эту потребность в любви… И я дал ей все это.

– Ты надругался над ней?

– Нет. Нет, я этого не делал, – твердо говорит он. – Я не педофил, Адам. Но мы играли вместе. В прятки. В другие дурацкие игры, в которые я частенько играл с Ром. Собирали пазлы. Ее «расстройство привязанности», как выражаются психиатры, было настолько выраженным, что мне пришлось приложить немало усилий.

Входит охранник с двумя кружками горячего черного кофе и ставит их на стол.

– Спасибо, – любезно благодарит его Элайджа. А потом опять поворачивается к Адаму. – Я уже видел все эти признаки. Склонность к отрыву от реальности, существованию в собственном иллюзорном мире, раннюю предрасположенность к психическим заболеваниям… Она меня буквально заворожила.

Он делает глоток кофе, не отводя взгляд.

– Она была способна полностью зациклиться на каких-то вещах или людях даже в таком возрасте. Честно говоря, я поражен, что ей до сих пор удавалось поддерживать хоть какое-то подобие нормальной жизни.

Адам помнит рассказ Джейми о состоянии ее дома, обо всем этом бардаке, грязи.

– Я не уверен, что удавалось, – отвечает он. – А откуда она узнала? Что ты ее отец?

– Тогда она этого не знала. Но мы успели подружиться, поэтому я написал ей из тюрьмы, и она приехала повидаться со мной. С такой любовью, таким доверием в глазах… Еще до того, как я ей это сказал. Ну а после все было уже просто. В ее жилах – моя кровь, моя природная предрасположенность к насилию. Просто потребовалось слегка подтолкнуть ее в нужном направлении.

Адаму трудно скрыть свое отвращение. Но ему нужно узнать правду.

– Что изменилось? – спрашивает он.