Убийство по-китайски

Действительно, через двор пробежала растрепанная служанка. Дворник, покинув свой обычный пост, мялся около входа в дом. Неожиданно дверь хлопнула. На ступеньках появился Оленев. Пальто его было распахнуто. Он похлопал себя по карманам, достал портсигар и не торопясь, со вкусом закурил. Отпущенный нами извозчик развернулся в тупике у обрыва и ехал обратно по улице. Князь вышел за ворота, махнул рукой, останавливая экипаж, запрыгнул внутрь, громко хлопнул дверью и велел везти в «Эксельсиор» (он там квартировал).

Борис чертыхнулся и потянул меня за руку. Мы торопливо пересекли улицу. Во дворе Самулович на мгновение притормозил, как бы думая, куда идти: к флигелю или центральному входу, – а потом решительно избрал второй вариант. Мы уже подошли к ступеням, как вдруг тяжелая входная дверь снова распахнулась. Ольга Михайловна в домашнем платье почти упала ко мне на руки.

– О господа, какое счастье! – всхлипнула она и судорожно вцепилась в мой рукав. – Пойдемте! Пойдемте скорее. Это Господь вас привел. Я уж хотела за квартальным бежать.

Она почти в беспамятстве тащила нас внутрь.

– Пойдемте же!

Мы вбежали в дом. У парадной лестницы жались приживалы. Какая-то баба тихо выла, истово крестясь. Сверху доносились крики, удары.

– Они там, господа. Наверху, – причитала Ольга Михайловна, пока мы поднимались по лестнице. – Дмитрий приехал утром кое-что обсудить. Мы сидели, говорили, а тут, как на грех, князь явился. Эти страшные долги! Саша проигрался, и князь больше не хочет ждать. Саша стал требовать, чтобы Дмитрий покрыл долг. Боже мой, что делать?

Мы уже поднялись на второй этаж. Двустворчатые двери кабинета были распахнуты. В комнате царил беспорядок: мебель перевернута, разлетевшиеся бумаги, осколки посуды. По полу, сцепившись, катались братья. В какой-то момент Дмитрий оказался сверху. Он сжал шею Александра, тот пытался дотянуться до его лица. Ольга Михайловна закричала на драчунов:

– Митя, умоляю! Саша! Да что же это!

Мы бросились разнимать дерущихся. Меня тут же сбили с ног. Я упал, больно стукнувшись затылком о ножку стола. Поднялся на колени, потряс головой, попытавшись сфокусировать взгляд. Перед глазами плыло: бледное, очень сосредоточенное лицо Самуловича, всклокоченная голова Дмитрия, его большие мосластые руки снова сжимают шею брата, пухлая холеная кисть Александра шарит по полу, пытаясь дотянуться до осколка бутылки… Я кинулся вперед, отпихнул стекло в сторону и что есть силы ударил Дмитрия в плечо. Тот охнул, ослабил хватку. Александр тут же как-то по-змеиному стал отползать к стене. Мы навалились на Дмитрия.

На какое-то время стало тихо. Мы все тяжело дышали, пытаясь прийти в себя.

– Да пустите вы, – наконец пробормотал Дмитрий, отталкивая нас с Борисом.

Я разжал руки и попытался встать. Ноги дрожали.

– Напрасно вы так, Дмитрий Васильевич, – с трудом переводя дух и стирая кровь с разбитой губы, пробормотал Самулович. – Разве дракой дело решишь?

– Он убить меня хотел! – срываясь на фальцет, вскрикнул Александр. – Вы все видели.

– Мразь! Сам убийца, а за себя трясешься, – рыкнул на него Дмитрий. – Он ведь убийца, господа.

– Это неправда, наговор, – всхлипнул Александр. – Он меня ненавидит. С детства. Он завидовал мне всегда.

– Что?!

Дмитрий снова рванулся к брату. Мы с Борисом повисли на нем.

– Да пустите! Не трону я его… сейчас. Мразь.

– Я – мразь? Я? Да это ты меня обокрал! Из-за своей мести, из-за амбиций лишил меня – меня! – наследства, будущего – всего, ради чего я все эти годы терпел. И что? Теперь меня братцу жалко стало? Вот уж нет. Не брат это, а враг. Деньги отобрал, пусть. Но теперь и жизнь мою, имя отбирает. Из-за грязных тысяч. Ведь у тебя миллионы, Дима, миллионы. А тут брат, кровь. Да неужто тебе меня не жалко?! Почему вам всем меня не жалко?! Да, я проигрался! Да! Но я не знал, что не смогу покрыть долг. Пятьдесят тысяч. Что это? Неужели цена жизни? Да это меньше десятой части моего наследства! Моего! Понимаешь? Моего по праву. Слышишь ты?! Каждый день я вставал и говорил себе: «Зато у меня есть деньги». Эта мысль меня на свете держала. Я для другой жизни приспособлен. Язык, обращение, умение себя подать. Думаешь, это просто? Мне-то, которого до пятнадцати лет то в доме с иконами маменька держала, то отец на складах с самой последней сволочью, с мужичьем да с конторщиками. Но я все это перенес и себя сделал. Да! Сделал.

– Ой, Сашка. Деньги тратить много ума не надо. Вот заработать их – это наука.

– Надо, Митенька. Надо и в этом ум иметь. Одних денег для того, чтобы в свете принятым быть, недостаточно. И ты это прекрасно знаешь. Отца вон как в Москве приняли. И миллионы не помогли. А я пробивался в свет. На самую последнюю нашу ступень. Для семьи. Для фамилии. Для себя. Я там жить хотел. Иначе, благороднее, тоньше. А ты, оказывается, все эти годы крал мое будущее, отбирал у меня все: свободу, Петербург, общество, а теперь и жизнь мою? Пятьдесят тысяч – жизни моей цена!

Он закрыл лицо руками и затрясся в рыданиях.