Убийство по подсказке

– Как вы называете этот предмет?

– Серая фетровая шляпа.

– Так. А еще как?

– Мягкая фетровая шляпа.

– А еще как?

Базиль, догадавшись наконец, рассмеялся:

– Федора! [2]

– Вот именно. Теперь у вас есть какое-то представление о том, как вначале была популярна эта пьеса. А если бы видели Бернар в роли Федоры, то тогда бы у вас не осталось никаких сомнений на этот счет.

– Простите, это вы рассказали Ванде Морли анекдот об Эдуарде VII, который играл роль Владимира в «Федоре»?

– Да, я. – Лицо Хатчинса посерьезнело. – Об этой истории где-то слышал Леонард Мартин, и однажды на репетиции он спросил меня, правда все это или же актерская выдумка. Ванда слышала наш разговор и попросила нас рассказать ей об этом занятном случае поподробнее. Возможно, именно поэтому ей пришла в голову идея пригласить Ингелоу на роль Владимира. Я хотел бы, чтобы вы переубедили Сэма Мильхау и заставили бы его отказаться от возобновления спектакля «Федора». Но знаете, почему он на этом настаивает?

– Частично оттого, что он нашел финансиста, – сказал Базиль, не называя имени Ингелоу. – И он хочет получить обратно затраченные деньги.

– Никаких иных причин? – хитро спросил Хатчинс.

– По его мнению, это лучший способ для спасения репутации труппы и действующих в этой пьесе лиц, в частности мисс Морли. По официальной версии, которую муссируют газеты по милости его рекламного отдела, Ингелоу – случайный знакомый мисс Морли, и убийство не имеет никакого к ней отношения, как и вообще ни к одному из актеров его труппы. Лучший способ доказательства таких слов – это продолжить играть на сцене ту же пьесу, как будто ничего не произошло.

– Но ведь вполне очевидно, что кто-то из действующих в пьесе исполнителей – убийца!

Базиль недоуменно пожал плечами.

– До тех пор, пока убийца не выведен на чистую воду, все члены труппы невиновны. Возможно, к тому же Мильхау считает, что продолжение жизни спектакля поможет добиться более устойчивого психологического состояния актеров – что-то вроде того случая, когда летчика сразу же посылают в полет после того, как он потерпел аварию.

– Насколько я знаю Мильхау, у него в голове вряд ли могут возникнуть столь альтруистические соображения, – возразил Хатчинс. – Он одержим одной идеей – выжать деньги из охваченной страшным предчувствием, любопытной, жадной до зрелищ простой публики, и он это сделает, будьте уверены. Я уверен, отбоя не будет от желающих посмотреть первый акт именно в той его интерпретации, в какой он был поставлен до убийства Ингелоу, так как зрители прекрасно знают, что кто из актеров, находящихся на сцене, – убийца. Это больше чем обычный «абсолютный реализм» Мильхау. Можете себе представить, как будоражит нервы перспектива увидеть настоящего убийцу на сцене, играющего в пьесе, которой произошло настоящее убийство! Но каково будет нам, актерам, там, на сцене, если не известно, кто это он или она?

Базиль решил не сообщать Хатчинсу, что существует четвертый подозреваемый – Марго Ингелоу – и что она вновь получит доступ на сцену, на сей раз в качестве продюсера пьесы.

– Не считаете ли вы, что этот печальный случай может привести к уходу из труппы какого-нибудь актера?

– Вряд ли кто-нибудь из нас может позволить себе расторгнуть контракт с таким влиятельным продюсером как Мильхау, но… – в глазах Хатчинса загорелся холодный огонек, – но у него нет контракта с актером, который должен играть роль Владимира, и ему будет чертовски трудно найти кого-нибудь для этой цели. Но он никогда не станет пользоваться манекеном. Не столь реалистично. Именно Владимир может зажечь красный свет. И я искренне надеюсь, что так и будет.

– Мистер Хатчинс, – снова обратился к нему Базиль, – вы знаете этих людей несколько лет. Вы можете рассказать нам о них больше, чем кто-либо другой. Что вы, например, скажете о Дереке Адеане?

– Обычная вошь в литературном потоке, – быстро, не задумываясь, ответил Хатчинс. – Интеллектуальный паразит. Если какая-то пьеса получает резонанс, имеет успех, то он тут же стряпает почти такую. Он называет это – «следовать традиции». Я называю это несколько иначе – плагиатом. Ему однажды действительно удалось поставить свою пьесу – слабое подражание известному спектаклю «Наш городок», которую он назвал «Наш город». Она жила ровно два вечера. Теперь он подходит к проблеме творчества с другого бока – к прославлению самого извращенного культа насилия, бесповоротному отрицанию всех человеческих добродетелей и воспеванию всех человеческих пороков. Но стоит лишь войти в моду иному взгляду на жизнь, как он тут же воспринимает его с не меньшим энтузиазмом. Некоторые люди, обладающие талантом, не имеют особых амбиций. У Адеана такового нет, зато есть огромные, колоссальные амбиции. Таких, как очень много, и некоторые из них значительно больше преуспели по сравнению с ним. Для них искусство – это легкий путь к достатку, к приличной жизни. Все для них просто, потому что им неведома боль, агония творчества, которых не избежать настоящему актеру.