Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

– Люди с фотографической памятью страдают психической ненормальностью, – сказал он. – Поскольку их поведение не является нормальным или обычным, но при этом не превращается в психическое расстройство.

– Но в своем отчете от двадцатого сентября вы утверждали, что психическая ненормальность Нильсена действительно превращается в расстройство. Вы ошиблись в своей терминологии, не так ли, доктор? Как много раз вы ошибались в ней прежде?

– Несколько раз.

– И в этих случаях суд действовал по вашим отчетам?

– Нет.

– Уж надеюсь на это, – ответил Лоуренс, помедлив, чтобы с недоверчивым видом взглянуть себе под ноги. Затем сел на место.

На этом дело «Государство против Нильсена» было завершено. И прокурору Грину, и адвокату Лоуренсу пришлось достаточно потрудиться, чтобы очистить разум присяжных от мешанины психиатрических классификаций, которыми их бомбардировали на протяжении четырех дней, и свести дело к простым узнаваемым элементам. По мнению Грина, обвиняемому попросту нравилось убивать людей, и он получал удовольствие от самого процесса. По мнению же Лоуренса, перед ними был всего лишь человек не в своем уме.

– Защита утверждает, что он ничего не мог с собой поделать, – начал свою заключительную речь Грин. – Однако, согласно законам этой страны, я говорю вам: все он мог.

Грин описывал Нильсена как человека, прекрасно контролирующего свои действия, способного решать, кого оставить в покое, кого убить, а кого вернуть к жизни. Как человека находчивого и хитрого, связно мыслящего и красноречивого: «он вызывает доверие и способен прекрасно блефовать, чтобы выйти сухим из воды». Грин еще раз кратко перечислил пункты, говорящие не в пользу Нильсена (например, то, что он предупредил Стоттора о застежке спальника; то, как он не поленился сделать удавку из галстука, которой убил Синклера; его решение позволить ножам Даффи заржаветь, прежде чем выбросить их, и так далее). При этом он выглядел так, словно просто утверждал очевидное.

– Мистер Нильсен не страдал ни от каких кошмаров, и неважно, что скажут вам по этому поводу психиатры, – сказал Грин. – Мотивы, которые он предложил, вовсе не являются таковыми – это лишь отговорки, за которые он цепляется для объяснения своих действий.

Цитата из допросов Нильсена полицией гласила: «Я понимал: случившееся может повториться». Грин настаивал: это наглядно демонстрировало, что Нильсен – не человек с моральной слепотой, он вполне отличал хорошее от плохого, но продолжал приглашать молодых людей в свою квартиру, прекрасно зная, что их жизнь может там оборваться. Фактор алкоголя он в расчет не брал, поскольку не считал, что тот снимает с обвиняемого ответственность.

– Намерение, задуманное в состоянии опьянения, все еще остается намерением, – сказал он[38].

Речь Грина, продолжившаяся в среду, второго ноября, была очень ловко выстроенной, лишена оскорблений и преувеличений, четкой и обезоруживающе вежливой (можно было заметить, что он несколько раз называл обвиняемого «мистер Нильсен», в то время как адвокат защиты называл его просто «Нильсен»). Когда он закончил тихим предложением считать этого человека виновным в предумышленных убийствах, по залу прокатилась волна восхищения.

Иван Лоуренс воспользовался этим восхищением, когда начал свою речь. Сперва он решил утвердить очевидное.

– Разве не подсказывает нам здравый смысл, что человек, совершивший все эти убийства, не в своем уме? Пусть закон устроен глупо, присяжные вольны рассуждать логически.

Подражая манере Грина, Лоуренс снова перечислил содеянные Нильсеном ужасы, делая после каждого паузу и задавая риторический вопрос:

– Неужели с разумом человека, совершившего это, все в полном порядке?

Это была цицероновская риторика, призванная скрыть тот факт, что в словах Лоуренса содержалось мало существенных аргументов. Он взывал к чистым эмоциям: закон недостаточно хорошо продуман, чтобы решать дело такого необычного человека, как Нильсен, говорил он. Присяжные, настаивал он, наверняка способны принять решение более мудрое, чем закон им предлагал. Единственные показания, которые он в своей речи рассмотрел подробно, принадлежали доктору Боудену, которого он называл «Доктор-Нет Центрального уголовного суда № 1», поскольку он отказывался видеть признаки какого-либо психического расстройства у обвиняемого, хотя леди и джентльмены в рядах присяжных наверняка сумеют разглядеть эти признаки невооруженным взглядом.

– Res Ipsa Loquitur, – произнес он, подчеркивая каждое слово. – «Дело говорит само за себя».

По его словам, здесь не нужно быть психиатром или юристом, только разумным присяжным (или, цитируя лорда Паркера, «разумным человеком»), чтобы увидеть, что обвиняемый является, по сути, сумасшедшим.