Все это раздражение сводится к тому, что кто-то сидит в моем кресле или на моей кровати, и все, что мне дорого, становится для них лишь скучной мелочью. Мое мнение, я, мои эмоции, моя любовь и мои желания не значат для них абсолютно ничего. Сама жизнь для них нисколько не важна… Думаю, я предоставлял им шанс сражаться хоть за что-нибудь. Казалось, что собственная жизнь для них не имеет значения. Единственный способ, которым я мог заставить их прислушаться ко мне и воспринимать меня всерьез, – это применить силу.
Он продолжает в том же духе, намекая, что пытался таким образом всего лишь разбудить, «оживить» их. Когда его жертвы умирали, Нильсен ощущал себя так, «как будто исполнил свой долг и принес облегчение нам обоим».
Им больше не нужно было слушать, а мне – говорить… Я пытался донести до них свою мысль, но они решили прекратить слушать… Я желал им блага и потому убил их… Меня выводило из себя их молчание, их пренебрежение всей моей сущностью… Я изначально занимался саморазрушением… Я убивал только себя, но умирали при этом всегда другие.
Легко увидеть здесь еще одно самооправдание или возмущение. Он не упоминает здесь ни охоту и преследование жертвы, ни сексуальное влечение к трупам. Дело Нильсена – по всем стандартам сложное, требующее не одного ответа, но сразу нескольких. Тем не менее любопытно отметить некоторые подсказки в этом его утверждении. Потребность в сбросе напряжения очевидна. Что остается пока непонятным – так это то, почему Нильсен постоянно настаивает на своих иллюзиях о саморазрушении.
5. Прецеденты
Искушению сравнить Нильсена с другими серийными убийцами сопротивляться не стоит, поскольку аналогии могут на многое раскрыть глаза. Его дело явно перекликается в какой-то мере с делом Джона Кристи, повешенного в 1953-м за убийство шести женщин в доме № 10 на Риллингтон-Плейс в Лондоне. Кристи тоже приводил своих жертв домой и выпивал с ними, затем душил их и мастурбировал над телами, после чего укладывал их трупы под половицы. Он тоже говорил, что продолжил бы убивать, если бы его не поймали. Ласнера можно сравнить с Нильсеном в других аспектах: он также был ярым радикалом, презирающим самодовольных богачей, и хотел преподать «обществу» урок. Ландрю, француз, казненный в 1922-м, обладал схожим с Нильсеном чувством юмора – он предложил одной леди в суде, которая не могла найти себе место на скамейках для зрителей, занять свою скамью подсудимого; кроме того, он тоже считал себя атеистом. Но до сих пор единственной возможностью исследовать разум серийного убийцы было дело Питера Кюртена, одновременно наиболее интересного и наиболее ужасающего из всех убийц, включая Джека Потрошителя. В период между своим арестом и казнью Кюртен успел сформировать доверительные отношения со своим психиатром, доктором Карлом Бергом, которому рассказывал о самых потаенных своих мыслях и чувствах. Берг опубликовал записи их бесед, добавив к ним собственные выводы – получилась уникальная книга, вышедшая в английском переводе в 1938-м (и сейчас считающаяся невероятно редкой). Многие качества Кюртена, описанные там, показались бы читателю странно знакомыми, и когда Кюртен говорит, впечатление создается такое, будто это говорит Деннис Нильсен – иногда они использовали даже одинаковые слова.
Кюртен продиктовал полицейскому стенографисту мельчайшие подробности своих преступлений в хронологическом порядке, включая такие, в которых обвинений ему не предъявлялось и которые стали полнейшей неожиданностью для полицейских. Он помнил все с точностью, включая адрес, дату и время всех убийств, даже тех, что произошли за тридцать лет до его ареста. В его рассказе присутствовали некоторые преувеличения, но факты Кюртен всегда указывал достоверно. Ненадежной его память становилась, только когда дело касалось пикового момента убийства.