Убийство ради компании. История серийного убийцы Денниса Нильсена

Я носил и взращивал этот противоречивый образ внутри себя… Я пронес его [т. е. образ смерти как одновременно плохой и хороший, трагический и прекрасный] с собой во взрослую жизнь. Живые взрослые солгали мне тогда о дедушке. Я всегда хотел походить на него, сколько себя помню. Мои сексуальные и эмоциональные потребности остановились в попытке создать и расширить «мертвый» образ. Я был мертв в своих фантазиях. В зеркале я становился мертвым. Я воспринимал отражение не как себя самого, но, возможно, как некую визуально совершенную мою версию. Я боюсь боли, но в каком-то смысле я не против умереть, поскольку «мертвый» – это желаемый образ. Полагаю, в некоторых случаях я убивал этих людей, просто чтобы сделать их лучше. Я не считал, что делаю нечто плохое: умереть – значит пребывать в идеальном состоянии умиротворения и покоя.

Возможно, это лишь очередная попытка сместить вину на некий внешний фактор? Стоит учитывать, как описанное выше соответствует другим аспектам жизни Нильсена, беспорядочно вспоминаемым им в течение восьми месяцев в ожидании суда. Ритуальное омовение тел после смерти, восхищение, испытанное им в полицейском морге в 1973–м, фильмы с его армейским другом на Шетландских островах, полуфантазия-полуправда о том, как он, обнаженный, чуть не умер в арабском такси в 1967-м, образ вытащенного из воды утопленника мистера Айронсайда в Стрикене в 1957-м и его детские размышления о смерти (включая свою собственную) в море – понимание смерти у Нильсена всегда было искажено. Еще несколько глав назад читатели наверняка заметили, как упоминание смерти часто заставляет его тут же заговорить о любви (и наоборот), в то время как идея сексуального удовлетворения не связана для него ни с одним из этих понятий. Спонтанность его метафор лучше всего видна там, где он сам о ней не подозревает, там, где он не пытается что-то доказать читателю своих случайных заметок, и подтекст проявляется без его на то желания. Стихотворение о том, как ребенком он гулял по берегу моря во Фрейзербурге, может служить наглядным примером. Оно называется «Киннэйр-Хед» в честь маяка на конце мыса и явно вдохновлено легендой о девушке, которая выбросилась из башни в море с телом своего любовника в объятиях. Но затем Нильсен быстро переходит в нем к восхищению силой моря, затем – к образу самого себя, «мертвого в лоне баюкающих скал, чья кровь – это море». Завершается оно так:

Голос ее – шорох гальки,
Она грозила мне, страх наводила и любила.
В костях моих могильный холод поселила.

Стихи Нильсена редко поднимаются до уровня настоящей поэзии, но в них присутствует очевидное простодушие, которое выходит за рамки поэтических форм, несмотря на усилия автора, и именно в них раскрывается его нездоровая, нарциссическая натура, полная мрачных амбиций.