Мое раннее детство представляло собой одно сплошное, прозаическое и монотонное безразличие. Я был строгим аскетом, блеклым, бледным, низкорослым, меня часто одолевали долгие периоды угрюмости, отчего сверстники – нормальные и здоровые – надо мной смеялись…
Если бы я жил в большом городе, где возможностей завести друзей по интересам больше, то, возможно, я преодолел бы эту раннюю склонность к отшельничеству… В моей жизни не хватало мотивации. Словно нечто странное притупляло мои чувства, замедляло мое развитие, замедляло мои действия и оставляло меня совершенно неудовлетворенным жизнью…
Угрюмое настроение рассказчика резко меняется, когда умирает его дедушка, и мать приводит его в комнату, где стоит гроб с телом:
Впервые я лицом к лицу столкнулся со Смертью. Я посмотрел вниз, на спокойное, умиротворенное морщинистое лицо, и не видел того, что вызывало у окружающих столько скорби. Мне казалось, что дедушка всем доволен и счастлив. Меня охватило странное, неуместное чувство радости. Оно так медленно и незаметно подкралось ко мне, что я не увидел его приближения. Когда я мысленно вспоминаю тот зловещий час, мне кажется, что именно тогда зародилось мое роковое увлечение, со временем незаметно усилившее хватку. От трупа словно исходила некая зловещая тлетворная аура, которая манила меня, как магнитом. Все мое существо наполнилось восхитительной живительной силой, и я невольно выпрямился всем телом.
Повзрослев, рассказчик становится убийцей, стабильно сокращая интервал между убийствами в нескончаемом поиске того ощущения, которое он испытывал рядом со свежим трупом. Тупик здесь неизбежен. «Я понимал: из-за какого-то дьявольского проклятия мотивация в моей жизни зависела от мертвых. Где-то в самой моей глубине пряталось нечто такое, что реагировало только на чудесное присутствие безжизненного тела»[69]
.Разумеется, это выдумка, и притом довольно вычурная, но история здесь явно перекликается с рассказом Нильсена о его одержимости. Мы уже видели, в какое замешательство Нильсена в детстве привел вид его дедушки в гробу, и что он ощущал образ смерти скорее «хорошим», чем «плохим». В своем самовосхвалении перед судом Нильсен подробнее коснулся этой темы и пришел к выводу, что в его сознании «отпечатался неправильный внутренний образ», и что его эмоциональное развитие тогда пошло в неверном направлении: