Нильсен уже отрепетировал, что именно собирается сказать («Мне лучше пройти с вами в отделение и ответить на ваши вопросы»), но у него оставалось еще несколько секунд свободы, за которые он цеплялся из последних сил. Детектив Джей сообщил ему, что пришел по поводу его канализации. Нильсен выразил удивление, что полицию беспокоит вопрос забитой трубы, и поинтересовался вслух, не из санэпидстанции ли они пришли. Они все поднялись к нему в квартиру на чердаке, и, по версии Нильсена, разговор состоялся примерно следующий:
– Канализация меня интересует потому, что засор в трубе, как оказалось, произошел из-за человеческих останков.
– Боже мой, это ужасно! Откуда они там взялись? Это большой дом.
– Они могли появиться там только из вашей квартиры. Это уже установлено.
Тогда Нильсен ответил, что пройдет с ними в отделение.
– Я должен предупредить вас, – сказал детектив Джей. – Вы сами знаете о чем.
– Да, – ответил Нильсен. – Считайте, что я вас услышал.
К тому времени полиция уже знала, что Нильсен работал констеблем на испытательном сроке, а следовательно, был знаком с процедурой ареста. Но они оказались не готовы к обрушившемуся на них потоку откровений, последовавших за арестом в первую же неделю, – Нильсен впервые получил возможность рассказать кому-то свой ужасный секрет. Он не мог даже дождаться приезда в отделение, начав говорить уже в полицейской машине по дороге. Он хотел поговорить об этом. Он в этом нуждался. Проговорить все это вслух означало сделать первый шаг на долгом и, кажется, бесконечном пути к пониманию самого себя.
Мистер Джей пообещал ему, что полиция присмотрит за его собакой. Из своей камеры в отделении Нильсен слышал, как она скулит, но отказывался с ней увидеться, поскольку дальнейшее расставание расстроило бы ее еще больше. Неделю спустя ее усыпили. «Мне стыдно, что ее последние дни были наполнены страданием. Она всегда мне все прощала, а я разбил ей сердце. Она никогда меня не подводила, но в момент величайшего для нее кризиса меня не было рядом». Больше всего он скучал по тому, что она, как и все собаки, реагировала на все искренне, без притворства. Очень много о нем говорит фраза, в которой он признался, что «лучше всего в ней было то, что она на меня не похожа».
По прибытии в тюрьму Брикстон Нильсен быстро узнал об идущей впереди него дурной славе.
– Ты злобный ублюдок, Нильсен! – закричал один из заключенных ему через решетку.
Нильсен сдал свою обычную одежду в коробку и получил взамен тюремную робу (коричневые штаны и коричневую полосатую рубашку), затем промаршировал в больничное крыло как заключенный максимального класса опасности категории «А», номер «B62006».
Впервые попав в тюрьму, Нильсен испытывал смирение и облегчение, вкупе с решимостью полностью сотрудничать с полицией в ожидании своей судьбы. Он предполагал, что, пока суд не услышит достаточно доказательств и не вынесет окончательный приговор, то в соответствии с законом с ним будут обращаться как с невиновным. Однако убежденность в неподобающем обращении со стороны работников тюрьмы постепенно заставила его бунтовать[23]
.Сперва он возразил против выданной тюремной униформы, ведь он еще не заключенный и всего лишь ожидает суда – но несколько стушевался, когда ему ответили, что исключений для него никто делать не будет. Похожая проблема, с серьезными последствиями возникла спустя шесть месяцев. Нильсен начать протестовать против помещения в категорию «А», потому что не видел тому никакого логического обоснования. Как он считал, вероятность его побега была весьма низкой, он не запугивал свидетелей и не собирался совершать самоубийство. По его мнению, за сотрудничество с полицией его следовало наградить, а не наказывать. Полицейские сочувствовали ему, но не могли повлиять на политику министерства внутренних дел. Это любопытная деталь относительно восприятия Нильсеном реальности: он мог признаться в совершении ужасных преступлений – и при этом удивлялся, когда люди начинали вести себя враждебно по отношению к нему в ответ.