Убийство Роджера Экройда

— Моя дорогая Каролина, — сказал я, — зачем?

— Мистер Реймонд очень хотел его видеть. Ты можешь узнать — зачем он ему понадобился.

— Любопытство не входит в число моих пороков, — заметил я холодно. — Я могу неплохо прожить и не пытаясь узнать, что делают или думают мои соседи.

— Все это ерунда, Джеймс, — сказала моя сестра. — Тебе так же хочется узнать это, как и мне. Только ты не так честен, как я, тебе всегда необходимо притворяться.

— Ну знаешь, Каролина! — сказал я и ушел к себе в приемную.

Десять минут спустя Каролина постучалась и вошла: она держала в руках какую-то банку.

— Не мог бы ты, Джеймс? — сказала она, — отнести эту баночку желе из мушмулы месье Пуаро? Я ему обещала.

— А почему ты не пошлешь Энни? — спросил я холодно.

— Она мне нужна. — Каролина посмотрела на меня, я — на нее.

— Хорошо, — сказал я, вставая.

— Но я просто оставлю эту дрянь у дверей, понятно?

Моя сестра удивленно подняла брови.

— Конечно, — сказала она. — А разве кто-нибудь просит тебя о чем-либо другом?

Победа осталась за Каролиной.

— Но если ты все же увидишь месье Пуаро, — сказала она, когда я выходил, — может, заодно сообщишь ему о сапогах?

Это был очень меткий выстрел. Мне страшно хотелось разрешить загадку сапог. Когда старушка в бретонском чепце открывала мне дверь, я неожиданно для себя спросил, дома ли месье Пуаро.

Пуаро с явным удовольствием поспешил мне навстречу.

— Садитесь, мой добрый друг, — сказал он.

— Большое кресло? Может быть, вот это — маленькое? Не слишком ли жарко в комнате?

Жарко было невыносимо, но я воздержался от какого-либо замечания. Окна была закрыты, камин пылал.

— Англичане помешаны на свежем воздухе, — объявил Пуаро.

— Свежий воздух неплох на улице, где ему надлежит быть. Но зачем впускать его в дом? Впрочем, оставим эти пустяки. У вас что-то ко мне есть, да?

— Две вещи, — сказал я — Во-первых — это от моей сестры. — Я передал ему баночку с желе.

— Как любезно со стороны мадемуазель Каролины! Она помнит свое обещание. А второе?

— Некоторые сведения, — и я рассказал ему о моем разговоре с миссис Экройд. Он слушал с интересом, но без особого энтузиазма.

— Это расчищает путь, — сказал он, — и подтверждает показания экономки. Та, если вы помните, сказала, что крышка витрины была открыта и, проходя мимо, она закрыла ее.

— А ее утверждение, что она пошла в гостиную, чтобы поглядеть, в порядке ли цветы?

— О, мы ведь к этому никогда серьезно не относились, мой друг. Это был явный предлог, придуманный второпях, чтобы объяснить ее присутствие там, хотя вряд ли бы оно удивило вас. Я считал возможным объяснить ее волнение тем, что она открывала витрину, но теперь придется искать ему другое объяснение.

— Да, — сказал я, — С кем она встречалась и почему?

— Вы думаете, она выходила, чтобы встретиться с кем-нибудь? Да, я тоже так думаю, — задумчиво сказал Пуаро.

— Между прочим, — помолчав, сказал я, — моя сестра просила передать вам, что сапоги Ральфа Пейтена были черными, а не коричневыми.

Говоря это, я внимательно наблюдал за ним и заметил, как мне показалось, промелькнувшую в его глазах досаду. Но впечатление это было мимолетным.

— Она абсолютно уверена, что они не коричневые?

— Абсолютно.

— Так, — сказал Пуаро и вздохнул. — Очень жаль, — Он казался обескураженным, но ничего не объяснил и переменил тему разговора.

— Эта экономка, мисс Рассэл, она приходила к вам в пятницу утром. Не будет ли нескромностью спросить, о чем вы говорили, исключая, конечно, сугубо медицинские вопросы?

— Конечно, нет, — сказал я. — Когда профессиональная часть разговора была закончена, мы несколько минут потолковали о ядах, о том, насколько трудно или легко их обнаружить, и еще о наркомании и наркоманах.

— И конкретно о кокаине?

— Откуда вы знаете? — спросил я с некоторым удивлением.

Вместо ответа он достал из папки с газетами «Дейли бюджет» от пятницы 16 сентября и показал мне статью о тайной торговле кокаином. Это была очень мрачная статья, бьющая на эффект.

— Вот что заставило ее думать о кокаине, — сказал он.

Я было попробовал расспросить его дальше, потому что мне не все было ясно, но в этот момент доложили о Джеффри Реймонде. Он вошел, как всегда оживленный и любезный, и поздоровался с нами.

Я несколько неуверенно поднялся и спросил, не помешает ли мое присутствие их беседе.

— Только не мне, доктор, — сказал Реймонд, садясь по приглашению Пуаро.

— Дело в том, что я пришел признаваться.

— En verite?[11] — спросил Пуаро, вежливо проявляя интерес.

— Конечно, это пустяки, но дело в том, что со вчерашнего дня меня мучит совесть. Вы, месье Пуаро, обвинили нас в том, что мы что-то скрываем, и, каюсь, я действительно кое-что утаивал.

— Что же именно, месье Реймонд?

— Да, как я уже сказал, — пустяки в сущности: я запутался в долгах, и это наследство оказалось весьма своевременным. Пятьсот фунтов полностью выводят меня затруднений, и даже еще остается кое-что.

— Он сообщил это нам с широкой улыбкой и той милой откровенностью, в которой таился секрет его обаяния.