Убийство русалки

Он бегал по улицам вокруг Конгенс Нюторв, заглянул в театр в слабой надежде, что Мари привлекли огни здания, и разговоры, и грохот музыки, но продавец билетов не видел никакой девочки, да и вообще никаких детей, а последнее представление уже давно закончилось в преддверии Нового года.

Он вбежал на Лаксегаде[65] и Хуммергаде, на площади и задние дворы, заглянул в сад Розенборг и даже в Ботанический сад. Оба места были заперты, темны, и ребенка здесь было искать решительно негде. Но где же все-таки можно было ее найти?

Он дошел до Новой площади. Огни качались на вершинах мачт рыбацких судов. С другой стороны канала раздавались крики, игра на скрипке и обрывки стихов из подвала, полного моряков. Конный экипаж беззвучно катился по снегу, и он видел, что его следы вели в хорошую ресторацию, а именно туда, где он нашел Козьмуса половину жизни назад. Во всяком случае, так он это чувствовал. Но ее он не нашел. Хотя… Что это странное существо у стены?

Существо было одновременно и большим, и маленьким.

Сначала, когда он приблизился, он увидел, что снег сделал его слишком большим. Слой снега полностью покрыл его, так что оно походило на снеговика, слепленного детьми. Но у него не было ни рта, ни носа, ни шляпы. Не было ничего — и когда он счистил снег, он увидел распущенные волосы.

— Нет, — закричал он и заскользил. — Нет. Моя девочка, мое дитя.

Он снял с себя шляпу и счистил с нее снег, взял девочку на руки, почувствовал холодное тельце у своего. Она еще не окоченела, просто замерзла. Могли пройти часы, а может, и минуты с тех пор, как остановилось дыхание. Что было делать? Рот был открыт, губы посинели, глаза смотрели прямо перед собой, голубые глаза, такие голубые, как только бывают у детей.

Он понюхал ее мокрые волосы и холодную кожу.

Он закричал, как никогда не кричал раньше. На секунду наступила тишина. В ресторации гости повскакивали со своих мест прямо посреди трапезы, вилка задрожала у рта богача, соус капал в тарелку, а некоторые из женщин обернулись и посмотрели на улицу. Но вскоре они пришли в себя, спасаясь ухмылками от ночных криков и воплей, и снова принялись есть. Блюда опустошались, а стаканы наполнялись. Как будто ничего не происходило.

Но все произошло. Все изменилось.

Ничего не будет как раньше. Мари лежала здесь, просто девочка с парой серных спичек в руке. Она не должна была умереть, она должна была жить, она не должна умереть.

«Они должны узнать об этом», — подумал Ханс Кристиан. Они должны об этом услышать. Люди на земле, факиры и шпагоглотатели, путешествующие артисты первыми услышат об этом. Они носят истории из страны в страну. Историю Крошки Мари будут рассказывать пекари в Палермо, продавая хлеб рыбакам, и рыбаки будут встречать пиратов, которые будут встречать пигмеев. И в этом столетии, и в следующем мужчины, женщины и дети на Земле будут плакать так же, как Ханс Кристиан плакал сейчас.

— Обо всем этом расскажут, Мари, — прошептал Ханс Кристиан. — Об этом расскажут.