Исследователи обычно полагают, что обвинения в ритуальном убийстве легко распространялись по Европе, но данные указывают: понадобилось два десятилетия, чтобы кровавый навет вышел за пределы Норвича; однако затем он стал стремительно растекаться по континенту. 1170 год оказался переломным. К следующей весне обвинения в ритуальном убийстве были засвидетельствованы по крайней мере в четырех городах в северной и центральной Франции, тогда как ранее ничего подобного практически не встречалось[638]
. До 1170 года как в Норвиче при Генрихе II[639], так и по всей северной Европе еврейские общины переживали золотой век, разрастаясь, обретая более сложную структуру, развиваясь духовно и материально[640]. Хотя можно было бы предположить, что после зверств Первого и Второго крестовых походов еврейские общины будут неуклонно хиреть, они снова зажили стабильной жизнью, только временами прерываемой всплесками насилия[641]. Во Франции они процветали как в интеллектуальном и культурном, так и в экономическом отношении, по всей видимости, не подвергаясь ни преследованиям, ни угрозам. Аналогичная ситуация сложилась в Шампани в восточной Франции, а также в королевских землях, управлявшихся самим монархом из Парижа. На западе страны, в графствах Блуа (которым правил граф Блуа) и Ле-Ман (которым правил граф Анжу), евреи мирно жили веками[642].Начиная с 1170 года, всего за двенадцать месяцев, в северной Франции обвинения в ритуальном убийстве были зафиксированы в Лош-сюр-Эндре, Эперне, Жанвилле и Понтуазе. Однако детально нам известно только то, что произошло в Блуа, где по приказу графа прилюдно сожгли более тридцати евреев. Реакция общества была немедленной и имела далеко идущие последствия. Остается только гадать, почему население всех этих городков северной Франции одновременно стало обвинять евреев в детоубийстве. Одно из возможных объяснений состоит в том, что монахи Норвича сознательно распространяли историю Уильяма за границей. В это время в норвичском монастыре произошел чудовищный пожар, причинивший собору огромные разрушения, и некоторые обгоревшие камни сохранились до сегодняшнего дня[643]
. Братия испытывала насущную потребность собрать средства на восстановление здания, и епископ Уильям рьяно взялся за дело. Монахи вспоминали, что он сидел рядом с собором и лично собирал пожертвования. В монастырской хронике сохранилась запись: епископ «поклялся, что не удалится от своей церкви более, чем на двенадцать лиг,Поездка для сбора пожертвований с демонстрацией мощей юного Уильяма стала бы удобным способом вызвать интерес к новому святому, которым теперь мог похвалиться Норвичский собор, и побудить людей жертвовать на восстановление сгоревшего храма. Томас Монмутский был явно заинтересован в распространении поклонения Уильяму и понимал, насколько важно, чтобы у нового святого появились почитатели за границей[645]
. Когда написание жития еще находилось на начальной стадии, он уже защищался от обвинений в самонадеянности и от возражений в связи с тем, что Уильям мало кому известен. Томас объяснял: «Мало про кого из святых можно сказать, что их знают во всех землях, где процветает христианская вера». Успешное путешествие за рубеж дало бы Томасу Монмутскому дополнительное оружие против критиков, сомневавшихся в святости Уильяма.Блюстители мощей хорошо сознавали преимущества путешествий и распространения частичек мощей для рекламы и сбора средств[646]
. Существовал старинный обычай возить останки святых по городам и весям (такие поездки именовались