Убийство в доме свиданий

Здесь пахло невыносимо противно, какой-то смесью из жареной картошки с луком, винных паров, плохо выстиранного белья и нечистых тел. Отовсюду слышались звуки: то фальшиво играла гитара, то звенели бокалы, то кто-то хвалился продажей партии из ста пар сапог, кто-то визгливо хохотал, а к хохоту примешивался пьяный бас, говоривший: «Козочка ты моя рогатая, козочка бодатая!» Наконец остановились напротив двери, и девица снова стала греметь ключом. Выжигин, никогда не бывавший в такой страшной квартире, где жильцы, казалось, были помещены в гробы, но продолжали есть, смеяться и даже играть на гитарах, уже сильно жалел о том, что согласился пойти с этой грязной девицей. В довершение всего, наверное, заслышав скрип ключа, из соседней комнаты высунулась чья-то голова со всклокоченными волосами, — Выжигин даже не успел понять, мужчине или женщине принадлежала она, — и насмешливо вымолвила:

— Поздравляем с разрешением поста!

Захохотала — и скрылась.

Уходить было поздно, и Выжигин прошел в комнату, гда пахло лучше, чем в коридоре, но все равно чем-то кислым и несвежим.

— Постойте, сейчас я свет зажгу, — оказала девица.

Вспыхнула спичка, загорелся фитиль керосиновой лампы, и Выжигину показалось, что он снова очутился в публичном доме. Комната эта была тех же самых размеров, что и спальня в борделе на Курляндской, и треть площади ее занимала кровать, на удивление Выжигина, застеленная пестрым покрывалом и с горкой подушек под тюлевой накидкой.

— Ну снимайте же свое пальто! — как-то ласково, совсем по-хозяйски мило предложила девица, уже стащившая с себя жакет и снявшая боа и шляпу. — Вешалка у дверей.

Выжигин покорно повиновался, а девица сразу же принялась разбирать постель, и каждое движение ее было уверенным, каким-то отточенным, но не деловитым и не вульгарным.

— Как тебя зовут? — решил спросить Выжигин, потому что был уверен в том, что именно с этого следует начать разговор. Еще он успел упрекнуть себя за то, что не заметил, как хозяйка комнаты стала готовить постель, иначе бы он в самом начале прервал это занятие — постель ему была не нужна.

— Оля я, — просто ответила девушка. — А вас как звать?

Желая отгородиться от всей этой чуждой ему, отвратительной жизни, Выжигин сказал:

— Иваном.

Он тотчас покраснел за свою ложь — в этом было так много трусости, и был рад, что неяркий свет лампы скрыл его смущение. А постель между тем была готова. Выжигин искоса посмотрел на нее — на удивление свежие наволочки на подушках, отброшенное немного одеяло с пододеяльником позволяло видеть край простыни, тоже как будто чистой.

— И давно ты этим живешь, Оля? — спросил он вдруг неожиданно для себя, с трудом освобождая свое воображение от картины погруженности в эту привлекательную, манящую постель.

— А год всего, — очень просто ответила Оля, начиная расстегивать крючки на платье.

— Как же случилось… это? — спросил Выжигин, понимая, что спрашивает абсолютную гадость и глупость, кроме того, заранее осознавая, что про это он никогда не получит исчерпывающий ответ.

— А полюбила я человека одного хорошего, студента, а он возьми через полгода и помре от чахотки. Я же от него столько ласки получала, что уж и жить без мужчины не могла. Родители мою любовь к мужчинам заметили, побили, а потом и совсем прогнали. А жить-то как?

— Замуж бы вышла. Была бы тебе за мужем ласка, — наставительно сказал Выжигин, снова понимая, что каждое слово его — неправда.

Он приглядывался к Ольге, уже стоявшей без платья, в одной рубашке. Волосы ее, рыжеватые, с красно-медным отливом, волнами растеклись по плечам. Катя стриглась коротко, по-курсистски, но чем дольше вглядывался Степан Андреевич в черты лица, в линии тела Ольги, тем сильнее ощущал в себе тягу к этой столь похожей на его возлюбленную девушке. Он уже познал Катю полгода назад, и ее девичья холодность сильно уколола его тогда. Здесь же, рядом с этой горячей, откровенно влюбленной в мужчин женщиной, он ощущал себя тем нужным для нее существом, которое она сумеет отблагодарить. А Катя не благодарила его…

— А кто ж меня замуж возьмет? — стаскивая с себя рубашку и ежась при этом от прохлады, сказала Ольга. — Да мне и не надо. Вон сколько мужчин красивых у меня есть, ещё и три рубля, а то и пять дать могут. А муж разве так меня любить станет? Да через месяц медовый уж и разлюбит. А ты что же не раздеваешься, Ваня? Или ты сюда болты болтать пришел?

И она тихо засмеялась, уже натянув одеяло до подбородка. Выжигин посидел, подумал и стал снимать свой шевиотовый пиджак.