Убийство в доме свиданий

На улицу он выходил через час, и осенняя прохлада ощущались им сейчас особенно остро, после жарких и бесстыдно-откровенных объятий Ольги. Он знал, что эта женщина была близка до него со многими мужчинами, но теперь Выжигин не ощущал себя кадетом, его не тошнило, и только странное противоречивое чувство наполняло все его уставшее и размягченное тело. Мозг его, как и прежде, ненавидел продажность и ложь, а плоть вспоминала продажное тело с благодарностью и негой. То мозг хотелось вырвать и бросить на мокрый булыжник улицы, то возникало желание кинуться под несущуюся с грохотом пролетку, чтобы искромсали копыта и колеса это грешное тело, не желавшее забыть купленную за три рубля любовь.

Его две комнаты, просторные и светлые, собственно, и не были настоящей квартирой, а являлись частью огромной квартиры, сдаваемой внаем. Платил он за них двадцать рублей в месяц, получая от хозяйки при этом еще обед. Пять лет назад один за другим умерли его родители, и после их смерти молодой гвардеец с огорчением узнал, что дела отца, жившего плодами новгородского поместья, расстроены настолько, что для расчета с заимодавцами Пришлось продать собственный дом на Большой Морской, а потом и именье. Оставались кое-какие процентные бумаги, тысяч на пятьдесят, они-то и позволили Вы-жигину служить в блестящем и дорогом Преображенском полку. Теперь и бумаг не было, не было и полка, а поэтому семьсот пятьдесят рублей в год тоже представлялись Выжиги ну хорошими деньгами. Правда, Сомский пару раз намекал ему, что уже пометил его имя в завещании, но Степан Андреевич совсем не придавал этому какого-то значения. Была еще Катя с хорошим приданым, но Выжигин был уверен, что ее родители теперь, когда он стал сыщиком, ни за что не отдадут за него свою единственную дочь.

Дома он сразу набросился на еду, заботливо укрытую кухаркой толстым сукном. Щи и бараньи котлеты никогда еще прежде не казались ему такими вкусными, и, закончив с трапезой, Выжигин кинулся на диван и мгновенно уснул. Катя ли, Ольга ли ласкались во сне к нему, он не знал, но видение мигом исчезло, когда в черную тьму забытья проник отчаянно громкий барабанный звук, так памятный ему с военной службы. Барабанщик играл «сбор», и все внутри Выжигина напряглось, ожидая команду ротного.

— Степан Андреич! Степан Андреич! — протиснулось наконец в сознание что-то уж очень явственное, реальное, совмещенное со стуком в дверь.

Так и не придя в себя, в полудреме, Выжигин пошел отворять, зажег у дверей электрическую лампочку. Отворил — у порога стоял неизвестный ему человек с противными усиками, точно прилепленными шутки ради к его плутоватой кошачьей физии.

— Да кто вы? Что вам угодно, сударь? Будить…

— Махоркин я, агент отделения вашего! — зашептал человечек, будто агентам только и следовало шептать, а не говорить. — Господин начальник требуют приезда вашего! Казенных лошадей даже запрячь велели! Собирайтесь, батюшка! Очень уж взволнованы господин начальник!

Что-то прозвенело в сознании Выжигина, давая какой-то неясный сигнал, и Степан Андреевич стал натягивать пальто.

Начальник отделения, несмотря на поздний час — около полуночи, — был в своем кабинете. Заложив руки за спину, он не ходил, а бегал по комнате, иногда останавливаясь и принимаясь тереть виски, а потом снова пускался рысью.

— Ах, давно расстались, господин полицейский надзиратель — и пяти часов не прошло! — с болью воскликнул начальник отделения при виде вошедшего Выжигина. — А у нас здесь, сударь, дела препротивные, прескверные, можно сказать!

— Да что же случилось? Снова проститутку убили?

— Теперь не только ее, но и швейцара в публичном доме в Восьмой линии Васильевского острова! — простонал начальник. — Не понимаю, почему это нас должно касаться! Пусть бы второй участок Василеостровской части и ковырялся в этом деле. Мы-то со своими потаскухами разобрались! Я и градоначальнику успел рапорт сделать, он меня благодарил, потому что очень, очень заинтересован в том, чтобы в наших заведениях все было в полном порядке — тишина и покой. И вот приезжаю я от него на свою квартиру, а он вдруг мне сам и звонит по телефону: злой, как черт, в двух словах о происшествии на Васильевском рассказал и велел продолжить дело, точно это Александро-Невскую часть хоть каким-то боком задевает. Возможно, никакой связи нет, скорее всего нет, но вы, Выжигин, на Васильевский отправиться должны. Не забудьте все необходимое захватить! Если надо, звоните мне хоть в середине ночи! Ну, господа, отправляйтесь! Восьмая линия, дом сорок восемь.

На казенных откормленных, береженых лсйпадях ехали по ночному Невскому быстро. Проспект еще не погасил своих огней, по широким тротуарам сновали цочцые бездельники в поисках острых ощущений, посетители ресторанов, покинувшие наконец заведения. Выжигину отчего-то было легко и даже весело. Это третье преступление наверняка должно было добавить какой-то чрезвычайно важный элемент к конструкции, которая потихоньку, из невидимых мысленных кирпичиков, начинала складываться в его голове.