Мой дорогой Лэнгдейл,
если ты гордо думаешь, что марка на конверте с этим письмом хоть как-то поможет тебе меня отыскать, я лучше сразу скажу, что нет. Я, как ты догадываешься, «где-то на земле», но это письмо отправлено не из какого-то конкретного «где-то».
Я некоторое время подумывал тебе написать. Не хочу размазывать сопли по поводу произошедшего, а лишь желаю, чтобы тот, кто был когда-то моим другом, узнал некоторые обстоятельства, которые и привели к событиям, о которых я никогда не буду жалеть, и не намерен платить за них цену, которую назначает приговор. А тебе я решил написать потому, что ты как никто другой близок к криминологии, и поэтому твои осуждения не будут лежать столь тяжким бременем на совести по сравнению с другими людьми, которые никогда не смогут понять моего преступления, потому что сами никогда даже не мыслили о подобном. Мне почти ничего не известно о полиции, но достаточно лишь заметить, что раз вы ведете войну с преступностью, вы зачастую очень гуманны в отношении нарушителей закона.
Потому предлагаю, без, как я уже сказал, окунания в сантименты или попыток себя оправдать, изложить (очень кратко) последовательность событий, которые привели к трагедии, произошедшей в моем кабинете, и дать объяснение (думаю, более для некоторых офицеров под твоим руководством) тому, как же мне удалось избежать обнаружения в день смерти бедного Хаттона и, наконец, сбежать из Эксбриджа.
Р. Л. Стивенсон в «Странном деле доктора Джекила и мистера Хайда» вполне мог выкинуть слово «странный» из заголовка, потому что раздвоение личности в наши дни явление довольно распространенное. У большинства людей внутри сидят две противоположности, а теологическая доктрина о первородном грехе, ведущем вечную борьбу с праведностью, была и будет верна в любую эпоху в своем биологическом аспекте. Возможно это к счастью, что в человеке обычно доминирует одно начало, но вот доктор Джекил заметно не отличается по силе от мистера Хайда.
Так что полагаю, что и я — одно из исключений. Ты знал меня как степенного университетского дона, но мне помимо этого в жизни была отведена еще одна роль, которую удалось раскрыть вашему проницательному сержанту-детективу.
Все дело в проблемах с деньгами. Я играл на бирже, и часто неудачно. Премий и скудного жалованья за мои книжные труды не хватало, чтобы покрыть потери. Я не буду никого утруждать и грузить деталями моего знакомства с мужчиной и женщиной, которые научили меня делать деньги без особых усилий, — думаю, их можно назвать «мошенниками». У них были связи с агентами, которые снабжали очень ценными и дорогими европейскими предметами искусства недобросовестных американских коллекционеров, чья непреодолимая тяга к этим вещам заставляла держать их в тайне.
Эти двое сами по себе были ворами чужих вещей. Мужчину поймали, и он поплатился за содеянное. Тюрьма. После его жена сделала мне несколько интересных предложений, делая упор на то, что мое положение в обществе давало мне преимущество брать чужие вещи, и причем самые ценные без каких-либо потенциальных подозрений на мой счет со стороны окружающих.
И я не удержался. Началось все с уормингхемского молитвенника в библиотеке Максхэма. Однажды я просто вышел из читального зала с молитвенником в моем портфеле, и вскоре обзавелся кругленькой суммой денег. Далее — этрусская ваза из музея Брендона. Результат тот же.
Но все же мне пришлось стать очень осторожным, потому что если я собирался продолжать свою «карьеру», то нужно научиться ни в коем случае не допускать даже малейшей возможности быть застуканным на месте преступления или на сделке с посредником. Однажды во время отпуска мне случилось встретить своего друга-священника, который сменил пару элементов своего повседневного одеяния на более легкие и надел солнечные очки, но я не узнал его даже вблизи и не понимал, кто это, пока он задорно не представился мне в том виде, к которому я привык. И я решил попробовать сделать то же самое, только в обратную сторону: переодеться в священника-очкарика. Носить под боком основные элементы одежды (свернутую шляпу, воротничок и очки) было нетрудно. Остальное было за обычным темно-серым костюмом.
Перевоплощение стало еще потому успешным, что было обыкновенным для местности. Эксбридж буквально кишит подобными пасторами, многие из которых периодически захаживали ко мне в гости. Так что, когда того требовала ситуация, я мог теперь спокойно уходить из колледжа и возвращаться незамеченным. Я мог спокойно ездить в Лондон сбывать краденные вещи, никому при этом не открывая свою личность.
Что же касается этих самых вещей, то их можно было сбыть только при определенных обстоятельствах. Моя лондонская сообщница отказалась брать на себя риск хранить их в своем доме. Она назначала точную дату, когда могла забрать ценности и, полагаю, избавиться от них. Так что мне пришлось искать тайник где-нибудь у себя. Это оказалось, как ты и сам знаешь, несложно. Предыдущий наниматель этих комнат перед уходом рассказал мне про секретную панель.
Думаю этого вступления достаточно, и теперь я могу перейти к самой интересной части своей истории. Когда я уезжал в отпуск за границу, в дырке за книжным шкафом оставались три ценные вещицы, одна из которых — Коро, которую украли у ректора Мальверна. Моя лондонская сообщница знала об этой Коро и подготавливала почву для ее сбыта. Перед отъездом я дал ей свой адрес в отеле в Эвиан-ле-Бан, совершенно не подумав о возможных последствиях.
В Эвиане я провел две недели, а затем на лодке приплыл в Женеву. Тогда я и вспомнил, что консультативный комитет должен был в очередной раз собраться в грядущий вторник. Под рукой у меня оказалась открытка, и я перьевой ручкой написал на ней небольшое послание секретарю комитета о том, что на встрече меня не будет, но они как обычно могут собраться в моем кабинете. Заехав в женевский отель, я первым делом написал письмо Уильямсу с указаниями приготовить комнаты к принятию гостей. Письмо и открытку я отправил из Женевы.
В отеле Эвиана я оставил свой новый адрес. Через два дня мне пришло письмо от моей лондонской подруги, в котором она просила меня без отговорок привезти ей Коро во вторник не позднее пяти часов, акцентируя внимание на том, что ее должны забирать в Америку на ночном корабле из Саутгемптона.
Это было в субботу. Первая мысль — написать Уильямсу второе письмо, чтобы ждал моего возвращения. Но подумав получше, я осознал возможные трудности. Такая странная и резкая смена планов могла вызвать подозрения. И к тому же во вторник собирался комитет, и мне совсем не хотелось объясняться, почему я не смог присутствовать, если уж вернулся домой. И тут, полагаю, я поступил очень умно. Меня вдруг осенила мысль, что я могу совершенно спокойно приехать и забрать Коро, пока все думают, что я все еще в отпуске за границей. Таким образом даже при самом неудачном стечении обстоятельств у меня было бы неопровержимое алиби. И еще единственной возможностью попасть в свои комнаты незамеченным был тот вторник, потому что, как вы и сами вскоре выяснили, ключ от них был только у Уильямса. Комнаты во время обеда в день собрания никогда не запираются, и еще в них никогда никто не остается. Мне нужно было всего несколько минут, чтобы достать Коро и убежать.
Следующим утром я сел на поезд до Парижа, переночевал там и на следующий день уехал в Лондон, куда прибыл вечером понедельника. У меня с собой (как всегда) были мои вещи для перевоплощения, и перед самым прибытием я переоделся в уборной. Проведя ночь в отеле под другим именем, я во вторник утром поспешил в Эксбридж и, прибыв туда в час с небольшим пополудни, направился прямо в колледж Сен-Освальда. Перебежав дорогу, я заметил одного знакомого, но он меня не узнал, как не узнали и остальные, с которыми я пересекся на станции. Когда я вошел, сторожа на посту не было, так что никто этого не видел.
Как вы можете себе представить, я был крайне удивлен, обнаружив Хаттона в комнате, которая по поим расчетам должна быть пуста. Но более того, я увидел еще и несколько книг, снятых именно с той полки, за которой был уже открытый тайник, Хаттон разворачивал «Коро», а миниатюра Косвэя и инкрустированный драгоценными камнями кинжал Тюдоров лежали на столе.
Я настолько сильно опешил, что вместо того, чтобы быстро убежать, пока этот «детектив» меня не увидел, пошел прямо на него с гневной бранью. То ли Хаттон узнал мой голос, то ли он уже догадался о моей маске, я уже не узнаю, но он очень холодно поздоровался со мной по имени, хотя должно быть он тоже был просто в шоке от столь неожиданного появления.
«Не нужно этого, Хенлоу. Игра окончена. Я уже давно знаю правду».
Не буду грузить тебя подробностями всей нашей беседы. Вкратце говоря, он объяснил (со свойственной ему холодной точностью), как у него получилось разгадать загадку пропажи Косвэй, и как ему дал подсказку один случайный взгляд в мой раскрытый дневник, который я оставил на столе во время предыдущего заседания комитета. (Я как глупец нацарапал там одну из буквенных комбинаций одного интересного кодового замка). Рассказал, как он медленно но верно собирал информацию и как воспользовался возможностью остаться в моем кабинете в этот день во время обеда, чтобы доказать свою теорию.
Не думаю, что хотел причинять ему вред, — на самом деле сначала у меня и мысли такой не было. Но его непробиваемое желание засунуть свой нос не в свое дело, абсолютное несогласие оставить это между нами или хотя бы дать мне шанс сбежать, его спокойная, но твердая угроза за руки вывести меня из собственного дома, если я сделаю хоть одно резкое движение, его непоколебимое желание вершить правосудие над человеком, который был его другом, пробудили во мне самого дьявола. Я был загнан в угол, и ни одного шанса спастись. До предела разъяренный его упрямостью и угрозами, я буквально ослеп от гнева. Я взял со стола и расчехлил кинжал и — да — когда осознал, что я вообще делаю, Хаттон уже лежал на полу. Я убил его!
Я думал, что должен быть в глубоком ужасе. Но я не был. Никогда в жизни не чувствовал себя более трезвым и холодным. Весь гнев, вся обида исчезли как по мановению волшебной палочки. Признаюсь искренне, что в тот момент я был озабочен лишь собственной безопасностью.
Взглянув на часы, я понял, что провозился с Хаттоном около получаса — было уже без шести два. Так что у меня в запасе было еще полчаса, т. е. предостаточно времени, чтобы замести следы и убраться оттуда. Я свернул Коро обратно в рулон, чтобы взять ее с собой, а миниатюру с кинжалом (протерев платком его рукоятку, чтобы стереть все отпечатки) положил обратно в тайник и поставил книги на место.
Неожиданно меня посетила мысль, что до половины третьего кто-нибудь вполне себе может вернуться. Иногда Уильямс, например, приходит проверить огонь в камине. И хотя времени у меня было еще вдоволь, я не хотел рисковать и оттягивать уход до последнего момента. Из-за неожиданного оборота событий я не успел на лондонский экспресс, но узнал, что еще есть шанс попасть на проезжающий поезд в 2:20, в котором я хотел оказаться раньше, чем Хаттона обнаружат мертвым. Поэтому я усадил тело в кресло и накрыл газетой, которую предыдущим вечером купил в Лондоне и забыл вытащить из кармана. Любой зашедший в кабинет сперва подумает, что Хаттон уснул за чтением газеты, так что я выигрывал немного времени. В последний раз оглядев комнату на предмет каких-либо следов моего там пребывания, я открыл дверь и вышел.
Спустившись до середины лестницы, я резко остановился: двое рабочих уже вернулись. Очень тихо и осторожно я поднялся обратно и скрылся из виду. Хотя по-хорошему мне было все равно, заметит ли кто-нибудь, что я выхожу из своих комнат. Я легко мог проскользнуть мимо сторожа, ведь даже если бы он увидел меня, то ни за что в жизни бы не подумал, что это я, Сидни Хенлоу. Но рисковать я не осмелился. И что же делать? Вернуться в комнаты и переждать нельзя, ведь меня там в любом случае найдут. Единственный вариант — найти временное убежище, и меня не остановила даже возможность обыска этого убежища, как только о произошедшем забьют тревогу. В связке ключей у меня был один ключик от соседнего с моими комнатами чулана. Зайдя туда, я запер дверь изнутри и начал размышлять о разных вариантах побега.
Как только на лестнице послышались первые шаги, я понял, что загнал себя в ловушку. Надо было все-таки рискнуть пройти через рабочих!
И вот я сидел, приклеившись к двери ухом. Забили тревогу! Я слышал, как приехали полиция и доктор. Слышал, как открывается соседняя дверь (казалось, что ею хлопали постоянно), и отрывки беседы, проходившей за ней.
И я ждал. Весь на нервах, ведь в каждую секунду я рисковал быть пойманным с поличным. Время бешено неслось. Члены комитета начали потихоньку расходиться, а я все слушал. В итоге по звукам в комнатах остались только двое — полицейский и сторож. Его я узнал по голосу.
Именно эти двое, сами того не подозревая, натолкнули меня на одну идею. Я услышал, как сторож спросил офицера полиции, осматривал ли тот спальню и шкаф, и он ответил, что да и что обнаружил там лишь немного вещей. Затем они оба вышли на лестничную клетку, и я аж дыхание задержал: нас с ними отделяла одна лишь тоненькая дверь! Полицейский спросил сторожа о комнате, в которой в тот момент как раз находился я, и сказал ему пойти взять у Уильямса ключ. Затем они спустились.
Это был мой последний шанс. Я вышел из комнаты, запер за собой дверь, перебежал в свою спальню и залез в шкаф, который уже обыскали. Не сказать, конечно, что там я чувствовал себя в безопасности. Дверь в мой кабинет осталась открытой. Вскоре вернулись полицейский со своим напарником и Уильямсом. Я думал, что они никогда не закончат его расспрашивать. Но это были еще цветочки. Отпустив Уильямса, двое полицейских должно быть с час обсуждали произошедшее. Я слышал каждое их слово. Один из них снова зашел в мою спальню, и мне показалась, что настал час расплаты. Но шкаф никто не открыл.
Казалось, что я уже целую вечность просидел там. Когда все ушли, я остался заперт изнутри, и ключа у меня конечно же не было. Признаюсь, я был весьма рад, что тело отсюда вынесли. Первое, что я сделал, — спрятал Коро обратно в тайник. Я знал, что бесполезно пытаться увезти картину в Лондон, ведь корабль в Нью-Йорк отправлялся уже той ночью.
Затем я сделал то, что позднее чуть не стоило мне свободы. На мне были любимые ботинки, и я и заметил, что на одном из них порвался шнурок, который я заменил на новый, снятый с одной из туфель в шкафу. Ну а порвавшийся кусочек бросил вглубь обувного ящика.
Теперь время шло очень медленно, особенно когда опустилась темнота. Я был еще и очень голоден, потому что с утра ничего не ел. И, конечно, я не осмеливался включать свет. Лишь один раз я зажег спичку, чтобы посмотреть на часы, закрывшись для этого в шкафу, чтобы никто не смог увидеть через окно даже намека на свет. С тех пор я часто задумывался, обратит ли ваш зоркий детектив внимание на весьма необычный спичечный огарок, который я обронил в шкафу. Спичка была из табачной лавочки в Эвиан-ле-Бан с надписью. Позднее, вернувшись домой, я попробовал найти ее в шкафу, но она оттуда исчезла вместе с обрывком шнурка, но я не стал привлекать внимание Уильямса вопросом, выбрасывал ли он их.
Я осмелился хоть что-то предпринять ближе к трем часам утра. К моему счастью ночь была темной и безлунной, и Хай-стрит совершенно пустовала. Мне не составило труда вылезти из эркера на наружный подоконник (прикрыв за собой окно) и, повиснув на нем, спрыгнуть на землю. Не буду засорять письмо лирикой о моем походе по знакомым-родным улицам, выезде из города в Лондон и т. д. и т. п., но можете напомнить своему суперинтенданту о том, как он сразу после моего приезда спросил, возможно ли выбраться из моих комнат как-либо, кроме двери. Я тогда сказал ему, что вполне возможно выпрыгнуть из эркерного окна. Сделал я это намеренно, чтобы если даже у полиции появилась хоть тень подозрения на мой счет, они бы вряд ли приняли на вооружение мою подсказку о способе своего собственного побега.
А теперь перейду к своему финальному уходу. В какой-то момент мне начало казаться, что я сумел избежать опасности. Из всех бесед с тобой и твоим суперинтендантом было видно, что вы подозреваете кого угодно, кроме меня. Никто из вас, по всей видимости, даже не подверг сомнению мое пребывание в Швейцарии в день смерти Хаттона. Все это меня расслабило до такой степени, что я аж решил рискнуть совершить еще одну подпольную сделку в Лондоне. Следующим утром Уильямс привел ко мне в библиотеку вашего юного сержанта-детектива. Как только он представился, я сразу вспомнил, как ты говорил мне, что это чрезвычайно сообразительный малый, так что я понял, что мне нужно быть начеку. Но помимо этого я, немного приглядевшись, узнал в нем человека, с которым ехал, переодетый, в поезде в Лондон предыдущим днем.
Наша с ним беседа в моем кабинете зародила во мне мысль, что между мной и этим молодым человеком каменная стена. Некоторые его вопросы были столь неуместными и, казалось, глупыми, что я начал в мыслях спрашивать себя, не узнал ли он во мне своего спутника в поезде. После его ухода я спросил Уильямса, задавал ли сержант ему какие-либо вопросы о моих передвижениях за последние два дня, пока они вместе шли в библиотеку. Оказалось, не спрашивал, но то, что сказал Уильямс, заставило меня крепко задуматься: молодой офицер расспрашивал его о ботинке без шнурка. Я сидел в кресле у камина, пытаясь понять, к чему сержант так заинтересовался этим вопросом, и вдруг мой взгляд упал на мои ноги. И тут я осознал, каким идиотом был, что смог позволить себе не обратить внимание на шнурки в своих любимых ботинках, которые оказались совершенно разные! Я нутром почуял, что ваш сержант-детектив меня раскусил, и убедился я в этом, когда еще раз прогнал в голове мысль, что про обрывок шнурка он спросил Уильямса, а меня — нет.
Я уже давно начал готовиться к какому-нибудь экстренному событию, которое внезапно может на меня обрушиться, так что у меня в комнатах была денежная заначка и другие необходимые вещи в собранном виде.
Я понял, что такое событие настало, и ни минуты не мешкая, вызвал такси. Остальное тебе известно. Я видел, как такси с твоими ребятами село мне на хвост. Ровное количество денег на билет было у меня наготове, но я понимал, что даже если бы сел на поезд, там бы меня точно поймали. Так что я быстро перебежал по подземному переходу и вышел с другой стороны вокзала. Если бы я остался на станции и уехал пусть даже на другом поезде, то ваши полицейские рано или поздно меня бы выследили, но они не учли тот факт, что у нас курсирует деррингфордский автобус, и он как раз подъехал к остановке, когда я выбежал со станции. На нем я добрался до Деррингфорда и оттуда уже уехал в — как я уже говорил — «куда-то».
Вот так все и было. Моя карьера разрушена, и, ладно, я весьма сожалею о причине этого разрушения, в особенности о том, что отнял у человека жизнь. Но пишу я тебе все это не для того, чтобы ты анализировал состояние моей души и пытался разобраться в механизмах совести. Я искренне надеюсь, что мы никогда больше не встретимся. И все же поздравляю тебя с прекрасной работой твоего юного полицейского детектива. И еще: хотя наверное бессмысленно просить тебя передать мои глубочайшие сожаления мисс Хаттон — сожаления, которые будут преследовать меня до конца дней… Надеюсь, что ты не сочтешь это излишней сентиментальностью с моей стороны, и я попрошу тебя, как одного из моих лучших эксбриджских друзей (знаю, что ты осудишь меня ровно в той степени, в которой я заслуживаю быть осужденным) хотя бы молиться за меня.
Твой
Сидни Хенлоу.
