Убийство в Оптиной пустыни

Двадцать девятого октября Лакусов ежился в куртке, долистывал третий том, рассуждал, на что Мортынов не обращал внимания.

А после того как записали:

«…Начато в 9.00. Окончено в 10.00. Ознакомился том 3, страницы со 145 по 152», адвокат вскочил, прокричав, как пионер:

— Ура!

И захлопнул том.

Кашляя и напевая:

«Как же быть, как быть,

Запретить себе тебя любить —

Не могу я это сделать, не могу!»

— выбежал из кабинета.

Мортынов радостей адвоката в себе не ощущал. Надежды на Лакусова давно развеялись. Бабник для боя не годился. А ведь он мог бы ударить кулаком по столу: «Я это так не оставлю! Делайте повторную “психушку”. Институту Сербского не доверяю. Там одни жулики. Они при коммунистах упекали кого ни попадя и теперь сатаниста спрятать хотят».

Да куда там, когда одни любаши и мариши… на уме.

Выбора у Мортынова не оставалось, и он, повторяя слова Амвросия Оптинского: «Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, так потерплю же и я», допечатывал постановление о направлении Аверина в психушку. Перепечатывал в него готовые блоки из обвиниловки, которую раньше потихоньку набирал, добавлял новое.

Показания свидетелей.

Экспертизы.

В постановление ложился текст:

«Свидетель Булгакова показала: …На звоннице звонили два инока… Видела мужчину, который “влип” в заборчик… Трофим оседал… Монах стоял на дороге в скит оцепенев…

Свидетель Петрова показала…»

Закончил третий лист, вытащил из каретки.

Вставил в приемник бумаги четвертый.

На нем полезло: «Свидетель Солодкина… Свидетель Степанова…»

На пятом: «Свидетель Кабранова… Филипова… Рябышкина… Куприянова».

На шестом: «Свидетель Фомина… Теренин…»

Когда голова окончательно опухла, Мортынов закрыл кабинет, вышел из прокуратуры, спустился к Оке. Кутался в плащик, но ни ветра, ни прохлады не чувствовал и ходил по заросшему кустарником берегу, наблюдая за тем, как по мосту через реку уезжали в сторону Козельска машины.

Там Оптина.

Смотрел на пароходики, огибавшие мели, и дышал-дышал, проветривал голову. Ни одно из его прежних дел так не терзало его, как оптинское. Все внутри противилось тому, что он делал, спроваживая афганца на принудиловку в психушку.

Набродившись час-другой, вернулся в прокуратуру, и снова его соседи слышали стук, и кто прислушивался: «Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия…»

Заглядывали к нему:

— Дятел, стучишь…

А он стучал…

«Свидетель Фалилеев… Свидетель Петров… Свидетель Артюхин…» — на седьмом листе.

Показания игумена Мелхиседека (в миру Артюхина) на седьмом листке не уместились, и их печатал на восьмом.

«….Свидетель Комачев…» — тоже на восьмом листе.

«Свидетель Гаджикасимов…» — напечатал и себе под нос пропел: «Как же быть, как быть…» — и заметил: «Так отца Силуана и не споймали».

«…Свидетель Степанов…» — на девятом листе.

На следующих листах печатал показания родных Аверина:

«Свидетель Аверин Н.К. (отец) … Аверина Т.И. (мать) … Мосина (сестра) … Мосин (муж сестры) … Найкина (тетка) …»

И другие очевидцы: «Свидетель Косатов… Свидетель Баева… Гусева».

В голове путались имена, фамилии, что кто говорил.

«Свидетель Дудров… Карнаух…»

А потом пошли длиннющие-предлиннющие заключения экспертиз по телесным у убиенных, по отпечаткам пальцев, по ножам, по патронам, по обуви, и самое нудное, противное и невозможное — по психушке…

Когда на пределе терпения напечатал: «Настоящее уголовное дело направить в Калужский областной суд для решения вопроса о применении к Аверину… принудительных мер медицинского характера», — у него вырвалось:

— Все, баста!..

Он отбросился на спинку стула и расправил руки:

— Терпел Елисей, терпел Моисей, терпел Илия, а я не потерплю…

Куда он мог деться? Да никуда.

1 ноября 1993 года заместитель прокурора области утвердил постановление о направлении на принудиловку, и уголовное дело ушло в Калужский областной суд.

Часть одиннадцатая Скоропалительный финиш

1. Подготовка к суду

Где уголовное дело болталось три дня, на чьем столе оно застряло, неизвестно, но 3 ноября 1993 года на сопроводиловке появилась отметка Калужского областного суда, и в тот же день виза председателя суда:

«Рогчееву»

Этому судье поручалось разбираться с делом.

Быть может, проволочку вызвали три тома и вещественные доказательства, которые доставляли в суд: остатки Библии, которую жег и не дожег Аверин; кусок рубероида, на котором оставил след обуви, перебираясь через стену в монастыре; бутылочка из-под спиртного, что забыл у деда с бабкой в Орлинке; сумка матерчатая, сумка хозяйственная, что оставил, убегая из монастыря; солдатская шинель — что сбросил; одежда Аверина и двух монахов, у третьего монаха, как известно, одежду не нашли.

Все же нужно в полной сохранности перенести.

— А где же самое интересное? — спросили в суде у курьера, который приволок тома и мешки с вещдоками.

— А пушка с ножами… в прокуратуре… — ответил тот, вытирая пот со лба.

Холодное оружие и обрез следователь Мортынов на всякий случай оставил в прокуратуре, знал, как на них могли наложить руки разные дяди, что потом до них и не достучишься, а оставшись в прокуратуре, они налево уже уйти не могли.