Убийство в Оптиной пустыни

— В ночь с 17 на 18 апреля 1993 года я находился на праздничной пасхальной службе в храме. После окончания службы, примерно в 5 часов 15 минут, почти вся братия направилась в трапезную, где прошло разговление после Великого поста. Затем я и еще 8—10 высоких служителей монастыря пошли к отцу-наместнику, чтобы обсудить, как прошел праздник, что нужно сделать, чтобы все прошло нормально. Через некотрое время к наместнику прибежал послушник Александр Петров, который сообщил: что-то произошло. Об этом он узнал от двух женщин-паломниц. Для того, чтобы узнать, что произошло, я вышел на улицу. Недалеко от скитских ворот я увидел лежащего на земле отца Василия. Он был без сознания. Затем я увидел, что на звоннице лежат еще два монаха. Для того, чтобы узнать всю обстановку, я пошел на звонницу…

Лаконичный язык игумена отталкивал: он не охал и не вздыхал, как другие свидетели, и вместе с тем озвучивал выверенные факты, которые словно бы не нужно проверять.

Артюхин:

— Здесь я увидел лежащих иноков Трофима и Ферапонта. Кровь. Ферапонт был уже мертв. В это время монахи стали заносить отца Василия в храм. Я имею медицинское образование. Для того чтобы оказать первую помощь пострадавшим, я сбегал в лазаретную башню и взял ящик «скорой помощи». Сразу после этого я побежал в храм. Здесь я и еще несколько человек стали оказывать отцу Василию первую помощь. Его погрузили в машину и повезли в больницу. Он был в сознании, но ничего о происшедшем не говорил. Он был при смерти. В больнице, после того, как врачи стали оказывать помощь, позвонили из монастыря и сказали, что Трофим еще жив. На машине скорой помощи мы съездили в монастырь и привезли Трофима в больницу, но Трофим был уже мертв. В больнице нам сказали, что Василий скончался. Нам отдали одежду Василия, и мы вернулись в монастырь. Куда делась одежда Василия, я не знаю. После происшедшего эконом монастыря о. Митрофан в течение недели никуда не отлучался. После происшедшего каких-нибудь угроз в мой адрес или в адрес других насельников монастыря не поступало, по крайней мере, я об этих угрозах ничего не знаю.

Мортынов записал показания.

— Допрос окончен в 14.00…

Мелхиседек размашисто расписался внизу протокола.

Мортынов подумал: «А ведь мог угрожать в письме Аверин, раз после его ареста запугивания прекратились».

— Да, у вас жизнь, как на пороховой бочке, — заметил Мортынов.

— А что ж вы хотели?.. Сюда тянется самая греховная часть населения…

— И Аверин пришел…

— А про Аверина я вам вот что скажу… Это все неспроста… Известно много случаев, когда приходили в Оптину и с собой не справлялись…

— А что вы имеете в виду?

— А вот, я заложил странички, почитайте… — показал книжечку с потрепанной обложкой. — Там несколько листиков…

— Вы хотите ее приобщить к протоколу?

— Да нет, это для вашего просвещения…

4. Предвестие в 1904 году

Мортынов на обложке прочитал:

«Сергей Нилус. На берегу Божией реки. Записки православного…»

Раскрыл книжечку.

Погрузился в чтение:

«В начале каникул лета того года в Оптину Пустынь к настоятелю и старцам явился некий студент одной из духовных академий, кандидат прав университета. Привез он с собою от своего ректора письмо, в котором, рекомендуя подателя, о. ректор (преосвященный) просит начальство Пустыни дать ему возможность и указания к деятельному прохождению монашеского послушания во все его каникулярное время.

Дореволюционная Оптина

Аспирант монашеского подвига был принят по-оптински — радушно и ласково. Отвели ему номерок в гостинице, где странноприимная, а послушание дали то, через которое, как чрез начальный искус, оптинские старцы проводят всякого, кто бы ни пришел поступать к ним в обитель, какого бы звания или образования он ни был: на кухне чистить картошку и мыть посуду. Так как у нового добровольца-послушника оказался голос и некоторое уменье петь, то ему было дано и еще послушание — петь на правом клиросе. Оптинские церковные службы очень продолжительны, и круг ежедневного монастырского богослужения обнимает собою и утро, и полдень, и вечер, и большую часть ночи.

Чистить картошку и посещать клиросное послушание — это такой труд, добросовестное исполнение которого под силу только молодому, крепкому организму и хорошо дисциплинированной воле, одушевленной к тому же ревностью служения и любви к Богу. Но этого труда ученому-послушнику показалось недостаточно, и он самовольно (по-монастырски — самочинно) наложил на себя сугубый молитвенный подвиг: стал молиться по ночам в такое время, которое даже и совершенным положено для отдохновения утружденной плоти. Это было замечено гостинником той гостиницы, где была отведена келья академисту; пришел он к настоятелю и говорит:

— Академист-то что-то больно в подвиг ударился: по ночам не спит, все молится; а теперь так стал молиться, что, послушать, страшно становится; охает, вздыхает, об пол лбом колотится, в грудь себя бьет.

Призвали старцы академиста, говорят: