Убийство в субботу утром

Михаэль прибавил от себя извинения и обещал, что все приведут в порядок. Но Хильдесхаймера это, казалось, трогало менее всего. Он находился в другом мире, в ином времени, стоя у окна и глядя в запущенный сад, купавшийся в ярком сиянии весеннего дня, не проникавшего, однако, в комнату. По спине Михаэля пошел холодок, когда он вспомнил, что две недели назад старому человеку стукнуло восемьдесят.

Когда ровно в четыре прозвенел дверной звонок, полицейский эксперт Шаул и главный инспектор Охайон находились в полной готовности.

На ней было красное платье — то самое, в котором Михаэль видел ее в первый раз. Лицо было бледно, локон черных, как вороново крыло, волос падал на глаза. Грациозным движением откинув его назад, она спросила, улыбаясь:

— Мне лечь на кушетку?

Психоаналитик молча указал на кресло. Она присела, скрестив ноги, подобно фотомодели с обложки модного журнала. Михаэлю внезапно пришло на ум, что толстые лодыжки придают ей чуть потешный вид. Он словно впервые видел толстые запястья, короткие пальцы и изгрызенные ногти.

Сначала оба молчали. Дина заерзала в кресле, открыла рот, чтобы что-то сказать, но немедленно сжала губы. Из своего потаенного укрытия Михаэль видел лицо Хильдесхаймера только в профиль, но отлично слышал, как профессор спрашивает о ее самочувствии.

Она ответила:

— Спасибо. Я совсем здорова. — Она говорила низким, мягким голосом, четко выговаривая каждый слог.

— Недавно вы желали говорить со мной, — произнес старик. — Я полагаю, у вас возникла какая-то проблема.

Она снова отбросила волосы со лба, скрестила ноги и наконец ответила:

— Да. Сразу после смерти доктора Нейдорф. Потом я заболела, поэтому не звонила вам. Собиралась позвонить, как только оправлюсь, но теперь вопрос не представляется мне таким уж срочным. Вы хотели меня видеть. Произошло что-то новое?

— Новое? — переспросил старик.

— Я думала, возможно, что-то случилось и… — Она передвинулась в кресле.

Хильдесхаймер терпеливо ждал. Она не осмелилась спросить напрямую, чего он хочет от нее, напряжение выдавало себя в том, как беспокойно она то скрещивала, то снова распрямляла ноги. — Я думала, — сказала она более твердым голосом, — вы желали меня видеть в связи с моей презентацией, прочитали доклад и хотите сделать замечания…

— Почему вы решили, что у меня есть замечания? Вы не удовлетворены качеством своей работы?

Она улыбнулась — той самой, уже знакомой Михаэлю улыбкой, исказившей гримасой губы, и пояснила:

— Дело не в том, что я решила. У вас есть требования, не имеющие ничего общего с моим собственным мнением.

Рука старого профессора поднялась, затем опустилась на ручку кресла.

— Нет. Я хотел вас видеть по поводу вашей встречи с доктором Нейдорф.

Руки Дины Сильвер сжались.

— Какой встречи?

— Во-первых, той, которая состоялась до ее отъезда за границу, той, когда между вами произошли разногласия. — Хильдесхаймер как будто говорил о чем-то само собой разумеющемся и известном им обоим.

— Разногласия? — повторила Дина с наигранным недоумением.

Хильдесхаймер молчал.

— Она вам говорила о разногласиях? — спросила Дина, разглаживая руками мягкую шерсть платья.

Ответа не было.

— Что она вам сказала?

Но старик не отвечал ей. Она повторила вопрос еще дважды, сдвинулась в кресле, руки начали дрожать. Тогда она задала свой вопрос иначе, и голос ее окреп:

— Вы имеете в виду ту встречу перед ее отъездом? Она обещала, что все останется между нами и она никому не скажет.

Хильдесхаймер молчал.

— Хорошо, я скажу. Она критиковала меня, но это был очень особенный, личный вопрос; это не имеет отношения к делу.

Михаэль отметил, что Хильдесхаймер ни разу не обратился к ней по имени. Не меняя позы, ледяным голосом он произнес:

— Что вы называете личным вопросом? Совращение пациента? По-вашему, это личный вопрос?

Дина Сильвер окаменела. Потом глаза ее сузились, на лице появилось странное, коварное выражение.

— Профессор Хильдесхаймер, — сказала она, — я должна заявить, что у доктора Нейдорф возникла проблема контрпереключения. Я полагаю, она меня ревновала.

Старик хранил молчание.

— Я думаю, — продолжала она, — что между нами существовало определенное соперничество, борьба за ваше внимание. Я прекрасно сознаю свою собственную роль, да, немного провокационную, — мы часто это обсуждали, — я манипулировала ею, чтобы вызвать у нее определенные эмоции. Я дала ей понять, что между вами и мной существуют особые отношения, и полагаю, у нее возникла потребность наказать меня. На наших сеансах психоанализа такое часто имело место.

Михаэль умирал от желания увидеть сейчас лицо Хильдесхаймера, но в первый раз за все время старик отвернулся и посмотрел в окно. Михаэлю была видна лишь его голова, лысая как яйцо, и шея, выглядывавшая из воротничка темного пиджака. Наконец, отвернувшись от окна, он посмотрел прямо на Дину Сильвер:

— Элиша Навех умер прошлой ночью.

Коварное выражение вмиг исчезло. Глаза расширились, губы начали подрагивать.

Не дав ей заговорить, старый психоаналитик продолжал: