Убийство в субботу утром

— Не ближе, чем со всеми остальными. Она звала ее Кати. Не думаю, чтобы у матери были близкие подруги; она была не из тех, кто любит интимную болтовню по телефону. Но она, должно быть, была привязана к этой женщине, а однажды сказала мне, что глубоко уважает ее.

Нава бросила на брата извиняющий взгляд и возразила, что, хотя их мать и была довольно замкнутой, конечно же, у нее были друзья.

— И кто же? Приведи хоть один пример, — запальчиво воскликнул Нимрод, но тут же поспешно сказал: — Не важно, не обращайте внимания.

Однако Михаэль считал, что это как раз стоит внимания. Нава хранила молчание, Нимрод ушел в себя, и тогда Гиллель пояснил:

— О личной жизни Евы известно мало, она была замкнутым человеком, но всегда отзывалась о француженке как о «друге, которому она может доверять». Я в точности помню эти слова, поскольку странно было слышать такое из уст Евы.

Почему она не поговорила с Хильдесхаймером? — вновь спросил себя Михаэль и вслух поинтересовался, каковы были ее отношения со старым психоаналитиком.

В первый раз все трое заулыбались; даже Нимрод поднял голову, и губы его тронула улыбка.

— Вы ведь его видели? — пожалуй, излишне любопытно поинтересовался он. — Потрясающий старик, правда?

Улыбка придала его лицу детски наивное выражение.

Гиллель извиняющимся тоном произнес, что встречался с Хильдесхаймером лишь несколько раз, но тот показался ему «грандиозной личностью», и улыбка исчезла с лица Нимрода так же внезапно, как появилась.

Нава сказала, что у них с матерью были теплые, близкие отношения.

— Он самый близкий для нее человек — то есть был, я имела в виду. — Опять слезы в глазах. — Я относилась к нему как к члену семьи, — сказала она сдавленным голосом, кутаясь в широкий бесформенный халат.

Она вовсе не хорошенькая, подумал Михаэль, даже совсем некрасивая; ему припомнился ее вскрик у открытой могилы. Как, интересно, она чувствовала себя рядом с красавицей матерью, как они уживались вместе, что Ева Нейдорф с ее утонченным эстетическим восприятием думала о невыразительной внешности дочери? Свои темные волосы она безжалостно зачесывала за уши и любой выскользнувший завиток тут же машинально возвращала на место.

Вслух он спросил об отношениях Нейдорф с коллегами по Институту. Все трое, каждый по-своему, стали утверждать, что ее обожал каждый.

— Если вы ищете врагов, как у вас там принято, — сказал Гиллель, — тех, кто жаждал причинить ей вред, то не найдете никого. Она за всю жизнь и мухи не обидела, никто не желал ей плохого, — он понял, как нелепо звучат его слова, и быстро добавил: — До сих пор, во всяком случае, я не знал ни единого человека, который желал бы ей зла.

Он аккуратно поправил очки.

Михаэль осторожно спросил, не станут ли они возражать против осмотра их чикагского дома.

— Это еще зачем? — встрепенулся Гиллель. — Ах да, лекционные записи… Не думаю, что вам повезет, но что касается меня, я не против.

Михаэль пожелал узнать, не печатал ли текст лекции для нее кто-нибудь из присутствующих.

— Нет, — ответил Гиллель. — Мы наняли машинистку-еврейку, и та перепечатала.

Он дал Михаэлю адрес и выразил надежду, что дом останется в целости после полицейского осмотра. Михаэль обещал. Нава ничего не сказала, только сжала в руке платочек. Нимрод вышел из комнаты и отправился на кухню.

В дверь позвонили, и Гиллель бросил:

— Кто бы это мог быть? В день похорон с соболезнованиями не приходят!

Нимрод распахнул тяжелую дверь и увидел на пороге Розенфельда и Линдера, которые неуверенно попросились войти. Он пригласил их в дом и объявил сидящим в комнате:

— А вот и Розенкранц с Гильденстерном!

Улыбнулся только Линдер. Нава одернула брата:

— Прекрати!

Розенфельд сунул в рот сигару и закурил. Михаэль тут же сказал, что они могут закончить разговор позднее.

— Когда пожелаете, мы в вашем распоряжении, — саркастически произнес Нимрод и одарил Линдера враждебным взглядом.

Михаэль почувствовал неловкость. Он бы предпочел переговорить с Розенфельдом и Линдером в Русском подворье. С другой стороны, не хотелось давать им повод думать, будто он от них бежит. И кроме того, он посчитал, что сможет выяснить что-нибудь новенькое, какую-нибудь свежую информацию, если посидит еще, ну хотя бы пока выкурит сигарету. Решив так, он закурил и остался на месте, а прежний вопрос все крутился и крутился в голове: почему же Нейдорф не сказала Хильдесхаймеру о визите в Париж?

Два психоаналитика явно чувствовали себя крайне неловко в присутствии полицейского. Линдер уселся рядом с Навой и заговорил с ней шепотом. Михаэль расслышал слова «сожалею… виноват» и подумал: не о пистолете ли тот говорит? Розенфельд сидел молча. Наконец он разжал губы и сказал Михаэлю, что только что вернулся «из вашего полицейского участка, давал показания».

— А я считал, вы занимаетесь расследованием, — добавил он с легким вызовом.