Убийца не придет на похороны

Рычагов остановился возле камина, ощущая приятное тепло, идущее от тлеющих угольев. Основной огонь уже погас, лишь изредка язычки пламени вырывались из пышущих жаром красных неровных кубиков. И тут же, когда он смотрел на пышущие сухим теплом угли, его осенило, хирург даже потер ладони, мгновенно вспотевшие от волнения, что для него за пределами операционной и постели было не характерно.

— Ну-ну-ну, — пробормотал Рычагов, быстро направляясь в кабинет, который служил одновременно и библиотекой.

Он поставил стремянку, забрался на верхнюю ступеньку и извлек толстый фолиант. Это были переплетенные медицинские журналы. Где-то, как он помнил, был описан очень похожий случай. Прямо там, на лесенке, Рычагов уселся, положил на колени подшивку, смахнул пыль с обложки и принялся листать. Пальцы его подрагивали.

Наконец он отыскал нужную статью, набранную мелким шрифтом. К статье прилагалось несколько рисунков. Профессор Чикагского медицинского центра Самуэль Бергольц описывал случай повреждения черепа и последствия травмы. Со ступенек Геннадию Федоровичу пришлось спуститься. Не хватало словарного запаса, по-английски он бы еще понял, но назвать английским язык американского медика, у него не хватило бы смелости. Рычагов нашел англо-русский словарь вульгаризмов, зажег настольную лампу, устроился в кресле и стал читать дальше.

После прочтения объемной статьи и тщательного изучения схем, рисунков, он только и смог произнести:

— Да, ну и дела!

Из прочитанного следовало, что больной с подобной травмой, если уж он выжил, должен прийти в сознание через двадцать четыре часа, максимум, через сорок восемь. А со дня операции прошло уже десять дней. Значит, это либо симуляция, либо что-то совсем иное.

«Неужели я неправильно поставил диагноз? Неужели я невнимательно изучил снимок?»

Он тут же схватил телефон:

— Тамара, Тамара.

— Да, это я, Геннадий Федорович. У вас что-то случилось?

— Да, по-моему, случилось.

— Что?

— В общем, все в порядке. Будешь ехать, прихвати все снимки нашего пациента.

— Которого? — спросила женщина.

— Как это которого — того, которого я оперировал, из шестой палаты.

— Данилина, что ли?

— Да нет, его напарника, того, что лежал раньше с ним в палате.

— Хорошо, Геннадий Федорович, они, кстати, недалеко, захвачу. Что-нибудь еще нужно?

— Кстати, ты к нему сегодня заходила?

— Конечно заходила, я каждый день его навещаю.

— И как он? — строго спросил Рычагов.

— По-прежнему в себя не приходит.

— Понятно, понятно.

Через полтора часа Тамара привезла Рычагову снимки. Он тщательно рассматривал каждую пленку, так, словно от этого зависела его жизнь и благополучие, так, будто это были снимки его собственной головы.

— Вот здесь, вот здесь что-то непонятно, — глядя на темное пятнышко, рассуждал, покусывая губы, Рычагов. — Как ты думаешь, что это? Брак пленки или осколок?

Тамара тоже подошла к стеклянному экрану и стала смотреть.

— Вот здесь, — Рычагов указательным пальцем обвел место на пленке, которое вызывало его сомнение.

— Судя по всему, осколок. А может быть и брак.

— А на этом снимке темного пятнышка нет.

— А что это может быть, по-вашему, Геннадий Федорович? Если нет его на втором снимке — значит брак.

— По-моему, — Рычагов пожал плечами и забарабанил длинными чуткими пальцами пианиста по крышке стола, — я пока боюсь что-то предположить, но если это не осколок кости и не брак, то тогда… — и он замолчал. — Ладно, Тамара, давай выпьем хорошего вина, ты не против? На улице холодно, зябко.

— Что-то не хочется пить.

— А ты заставь себя, выпей, тебе станет легче.

— Мне и так нормально.

— Так будет еще лучше.

— Если я выпью, то не смогу вернуться домой.

— А зачем тебе возвращаться, останешься у меня, места хоть отбавляй.

— Но мне же завтра на работу.

— Поедем вместе, мне тоже завтра на работу.

— Вы же на больничном, — сказала Солодкина.

— Я передумал, завтра больничный закрою. Сам себе и закрою, сам открыл, сам и закрою. Хорошо все-таки быть начальником, это дает определенные преимущества.

— Конечно, — Тамара бросила короткий взгляд на свои стройные ноги и тут же улыбнулась Рычагову.

Тот подхватил ее улыбку и улыбнулся еще шире. Они подняли тонкие высокие бокалы и чокнулись. Рычагов поднял палец, приказывая Тамаре молчать. Хрустальный звон еще долго стоял в гостиной, и только когда бокалы смолкли, они отпили по небольшому глотку.

Мужчина и женщина никуда не спешили. В их распоряжении были весь вечер, вся ночь и короткое утро. И никто из них не хотел получить все удовольствия сразу, их следовало растянуть.

— С чего начнем? — с еще более широкой улыбкой поинтересовался мужчина.

Женщина призадумалась, совсем без кокетства склонив голову к левому плечу.

— А может, ты все-таки соблазнишься сауной?

— Не люблю, когда потею, — рассмеялась Тамара. — Тем более, что мы немного выпили.

— Значит, простой душ.

— Насчет душа мы уже договаривались.

— Это было на работе, тут-то нам никто не помешает. Правда?

— Но не сразу. Мне так хорошо сидеть с вами. Можно я сброшу туфли?

— Ты еще спрашиваешь. Конечно, можно, если туфли это только начало.

— Спасибо я говорить не стану.