Убийца с крестом

— Что же мне делать теперь, когда Анны нет на свете? — повторил Штейнер с тяжелым немецким акцентом.

— Ничего, все наладится, — сочувственно проговорил Голд, — и вам станет легче.

Старик покачал головой.

— Мне легче уже не будет.

Несколько минут они молчали, потом к ним приблизился раввин.

— Я должен отвезти мистера Штейнера назад, в больницу.

Голд, кивнув, поднялся. Они помогли старику встать.

— Машина ждет у ворот, — сказал раввин Штейнеру, потом посмотрел на Голда. — Он отказался от инвалидной коляски. Захотел идти сам.

Раввин, поддерживая Штейнера, повел его к выходу. Голд глядел им вслед. «А ведь он ни разу не спросил „за что?!“, — подумал Голд. — Впрочем, побывав в Дахау, разучишься задавать подобные вопросы».

Замора подошел к Голду.

— Тяжко на это смотреть. Когда мы наконец поймаем убийцу, он должен получить по меньшей мере тысячу лет.

Голд надел солнечные очки.

— Он никогда не будет за решеткой.

— Почему?

— Потому что я его убью.

Замора медленно кивнул.

— Ну что ж.

Они уже ехали в Центр Паркера, но Голд внезапно крутанул руль, и машина, нарушая все мыслимые правила, резко развернулась — в противоположном направлении.

— Что случилось? Куда это мы?

— Сегодня день посещения кладбищ. День поминовения.

— Нет, это же второго ноября.

— Пусть так. Считай, что сегодня — мой личный День поминовения.

За последнее время Замора достаточно изучил Голда, чтобы лишний раз с ним не спорить.

— Как прикажете, босс.

Голд остановил машину около крошечной католической церкви Санта Мария Горетти. К церкви примыкало неухоженное холмистое кладбище. По соседству находилось заброшенное гетто. Голд необычайно долго прикуривал новую сигару. Замора, вытащив блокнот, углубился в записи.

— Подожди здесь. Я скоро.

— Что? — спросил Замора, оторвавшись от блокнота. — Прошу прошения, я не расслышал. Я просматривал свои заметки. Делайте то, что считаете нужным. А я покуда приведу в порядок рукопись.

— Ты молодец, малыш, — улыбнулся Голд, выпуская дым.

— Но у меня правда много работы. Сделайте одолжение, дайте чуть-чуть потрудиться.

Голд фыркнул. Слегка задыхаясь, он миновал небольшой холм, и вошел на кладбище. Он медленно проходил мимо крестов, мимо надгробий с изображением Богоматери, мимо статуй страдающего Христа. Он не был здесь уже несколько лет и потому не срезу нашел могилу с надписью:

АНЖЕЛИКА СЕН-ЖЕРМЕН.

Голд опустился на бетонную скамью. Он никогда не был особо благочестивым, и молитвы редко слетали с его губ. Но он часто приходил сюда — куда чаше, чем теперь, — просто воздать должное памяти. Чтобы помнить. Чтобы не забывать ее. Он приходил сюда, ибо больше было некому. Четырнадцать лет назад, на обратном пути из Алжира, в Лос-Анджелес заезжала бабушка Анжелики, но, когда она позвонила Голду, в ее голосе чувствовались растерянность и смущение. Она сетовала, что у нее не хватает денег, чтобы перевезти тело на родину. Голд ее успокоил, сказав, что похоронит Анжелику сам, взяв на себя все расходы. Бабушка поколебалась и приняла предложение.

— Она была хорошей девушкой, — сказала почтенная леди.

— Да, — согласился Голд.

— Покуда не пристрастилась к наркотикам. Она была очень хорошей.

— Я знаю.

— Обещайте, что устроите ей хорошие похороны.

— Непременно.

Он не стал вдаваться в подробности, почему так не хотел отправлять прах на Юг. Позже — гораздо позже — он признался самому себе, что не мог предать ее даже после смерти. Он забрал тело из морга, сославшись на устное разрешение кого-то из родни. Потом обзвонил все церкви города, но всюду встретил отказ. Наконец он наткнулся на священника, служившего в этом бедном приходе, который согласился с ним встретиться. Он оказался коренастым седоволосым ирландцем, в его речи временами проскальзывал дублинский акцент. Помнится, его звали Скелли.

— Как насчет виски? — спросил он Голда, когда тот сидел в его приходском доме, и, не дожидаясь ответа, налил два стакана. — Как вы знаете, — начал отец Скелли, — по нашим обычаям нельзя хоронить самоубийц в освященной земле. Церковь не разрешает этого.

— Она очень хотела, чтобы ее похоронили по католическому обряду.

Скелли замотал головой.

— И речи быть не может об отпевании. Это строжайше запрещено. Некоторые епархии придерживаются более либеральных взглядов, но, боюсь, мой кардинал таковых не разделяет.

Они сидели и пили. Голд ждал. Все это Скелли мог сказать ему по телефону. Значит, была надежда.

— Но в разговоре с одним из ваших коллег — моим земляком — я узнал, что это довольно-таки спорный вопрос, и неизвестно, добровольно ли она ушла из жизни. Безусловно, существует официальное свидетельство о смерти, но церковь не всегда стоит на одной точке зрения с чиновниками. По крайней мере, в этой стране. — Скелли отпил виски. — Так что если вы дадите мне какое-нибудь подтверждение, что девушка не просто ушла из жизни. А погибла, скажем, от чьей-то руки...

Они с Голдом хорошо поняли друг друга.

— Можете мне поверить, все останется в глубочайшей тайне. Мы, священники, не нарушаем обещаний.

— Отец, вы хотите выслушать мою исповедь?

Скелли покачал головой.