Убийца с крестом

Джеки искренне, до боли сжал ему руку. Одно из его знаменитых рукопожатий. На нем был красивый, на заказ сшитый шелковый смокинг, лакированные ботинки, модные часы-браслет. Он выставлял напоказ манжеты и благоухал одеколоном.

— Я знаю тебя, лейтенант. Встретимся через несколько часов на одних подмостках.

— Ты о бенефисе Братства? Боюсь, я не смогу там быть.

— Да? Я очень огорчен. — Он в самом деле выглядел огорченным. — Жаль. Все там будут. Все.

— Все, — поддакнул кто-то из свиты. На этот раз не подхалим, а подхалимка.

— Франк, Дин, Сэмми, Милтон, — перечислял Макс, — Джерри, Робин, Ричард, Уоррен...

— Барбара, — подсказали ему.

— Барбара, Лиза, Диана, Барт, Клинт. Все, черт возьми! Не верю, что ты это пропустишь.

Голд пожал плечами.

— Дело прежде всего.

— Вупи, Кении, Эдди, Джоан, Джонни...

Макс жестом велел всем замолчать.

— Ты знаешь, что придет мэр? И шеф полиции? Может быть, губернатор.

— Здорово, — без всякого выражения сказал Голд. Макс покачал головой.

— Нет, надо же пропустить такую грандиозную штуку. Наверное, у тебя чертовски важное дело.

— Наверное. — Голд холодно улыбнулся.

Максу надоело разговаривать, он опять продемонстрировал манжеты, взглянув на золотые часы.

— Надо идти. Я уже не успеваю загримироваться. А нас будет снимать Эн-би-си. Они хотят использовать этот материал в специальном выпуске. Или в «Недельном обозрении». — Он перегнулся через кровать и почти прокричал в ухо Гершелю: — Все для тебя сегодня вечером. Все для тебя, старичок! Понимаешь?

Гершель едва заметно кивнул.

— Хочу, чтоб ты знал, Герш. Я люблю тебя. Я люблю тебя, старый еврей. — Джеки выпрямился, глаза у него были мокрые.

Подхалимка бросилась к нему с носовым платочком, Макс отмахнулся. Он обнял Рут Гусман за плечи, приподнял со стула.

— Проводи меня до лифта, дорогая. Мы обсудим, как открыть супермаркет.

Свита последовала за Джеки, комната опустела. Голд придвинул стул к кровати, сел. Гершель, казалось, задремал.

— Гершель, — тихо позвал Голд. Веки старика дрогнули, тяжелый взгляд черных глаз остановился на Голде, он улыбнулся, промычал что-то. — Сегодня ночью, Гершель. Я доберусь до этого сукина сына сегодня ночью, Я воткну ружье ему в задницу. Разнесу ему башку. Сегодня я поймаю Убийцу с крестом. Я изничтожу его.

Гершель высунул из-под простыни руку, сжал в кулак.

9.16 вечера

Дирижер взошел на подиум, взмахнул палочкой, требуя внимания. Оркестр — в основном джаз-банд «Ночное шоу», дополненный духовыми и струнными инструментами и усиленный барабанщиком, — застыл в ожидании. Звучный голос разнесся по всему стадиону:

— Леди и джентльмены...

Дирижер подал знак барабанщику, тот изо всех сил заработал палочками — бум-бум-бум, крещендо.

— Сегодня с вами Макс... Мистер Джеки Макс!

Оркестр заиграл любимую песню Джеки «О, мой Манхэттен» в страстной блюзовой аранжировке. Разговоры на трибунах смолкли. На темной сцене появился в золотом луче света Джеки Макс. Публика зааплодировала, затопала ногами. Джеки пересек сцену, подошел к микрофону и остановился, благосклонно принимая овации. Толпа неистовствовала. Джеки поднял руку, призывая к тишине, но рев стал еще громче. Джеки отступил от микрофона — казалось, он был неподдельно тронут. Только минут через семь ему позволили говорить.

— Я думаю, все мы знаем, почему мы здесь.

Опять многотысячный рев.

— Я думаю, все мы знаем, из-за кого мы здесь! Все знают, кто причина!

Опять буйство.

— Каждый! Каждый!

Рев, свист, вспышки факелов.

Джеки с микрофоном в руке подошел поближе к мониторам.

— Любовь, возлюбленные мои, любовь! Вот почему они здесь! И вот почему вы здесь! — Он ткнул пальцем в толпу.

Продолжительные овации. Акустика чаши стадиона усиливала звук, казалось, кричат не восемнадцать тысяч доведенных до истерики фанов, а по меньшей мере тысяч сто. Рев разносился в теплом ночном воздухе, от него колебалась иссохшая земля на Голливудских холмах.

— Это так, возлюбленные мои! Любовь! Любовь, любовь, любовь, любовь!!! Вот почему мы здесь! Вот почему столько талантов собралось на этой сцене сегодня вечером! Сегодня воистину ночь тысячи звезд! — Очень довольный последней цветистой фразой, Джеки воздел руки к дымному, беззвездному небу Лос-Анджелеса.

Новый взрыв рукоплесканий.

* * *

— Евреи всегда были болезнью, инфекцией, отравой в крови цивилизации. Неудобоваримым хрящом, застрявшем в зобу христианства. Так всегда было и так будет. Пока мы терпим это.

В пыльной, с бетонным полом комнате для собраний церкви Крови Агнца на беспорядочно расставленных складных стульях сидело человек тридцать. Стену украшала картина — грозное, в мрачных, черных тонах изображение крестных мук Иисуса.

Джесс Аттер откашлялся, гневно уставился на слушателей.

— Евреям не место среди нас. Им нечего делать в компании христиан. Настала пора избавить от евреев и их прихвостней-полукровок нашу великую страну.