Убийца с реки Дженеси. История маньяка Артура Шоукросса

Ричард Краус не считал себя четким последователем Зигмунда Фрейда (хотя карандашный набросок венского мастера висел в его тесном маленьком кабинете вместе с портретами Карла Юнга, Адольфа Мейера и Гарри Стека Салливана) и не был упертым сторонником какой-либо определенной школы психиатрии. «Я – эклектик, – обычно говорил он своим пациентам. – Работает то, что работает. Я использую реалистический подход».

Одним из его первых успехов стала женщина в состоянии тяжелой депрессии, которая жаловалась на то, что ее муж, бывший инструктор по строевой подготовке морской пехоты США, обращается с ней как с новобранцем. Краус побеседовал с мужем и порекомендовал ему «отказаться от армейских привычек».

– Я не видел свою пациентку около года, – вспоминал Краус, – и решил, что ей не понравились мои советы в духе Энн Лэндерс. Но мне просто показалось, что это правильный подход.

Через некоторое время он столкнулся с женщиной за прилавком закусочной. «Спасибо, – сказала она. – Вы спасли мой брак. С тех пор муж стал ласков как котенок».

9. Ричард Краус

Простые случаи действительно бывают. Иногда, если вмешаться решительно и на ранней стадии, излечения не приходится ждать годами. Но бывает и так, что над делом бьешься до посинения, а результата нет. Конечно, важно знать, с чем именно ты столкнулся. Самая неприятная ситуация – это когда тебе открывается самая разнообразная информация, которая, однако, не складывается в целостный диагноз. Для полной картины не хватает пары деталей, но найти их ты не можешь, и где их искать, ты не знаешь. Вот такой головоломкой и оказалось дело Шоукросса.

Я возвращался домой после третьего интервью, 8 февраля 1990 года, – темная ночь, пятна черного льда лежат на трассе. Еду на своем стареньком синем «Тандерберде» и думаю. Этот парень говорит, что он не такой, как все. Говорит, что всегда чувствовал себя другим. Говорит с полной уверенностью. Пусть так. Но что же сделало его таким?

Я включил запись нашего последнего интервью и снова услышал тяжелый, печальный голос. Без сомнения, в его ранней жизни было чертовски много отчуждения – воображаемые друзья, игры в одиночестве в лесу, побеги, трения с соседями и одноклассниками, ярлык «чудика», скука в школе…

Слушая, я заметил его склонность отмалчиваться, игнорировать вопросы, на которые ему не хотелось отвечать. Где-то я читал, что другие интервьюеры объясняли его стремление отгородиться от них психическим расстройством или диссоциацией. Мне же причина виделась в отсутствии социальных навыков. Если ему не хотелось говорить, он не говорил. Если ему не хотелось отвечать, он не отвечал, особенно если это было не в его интересах. Я не нашел в этом ничего странного, ничего патологического. Это даже нельзя было назвать невротическим симптомом. Большинству из нас было бы лучше, если бы мы молчали, когда нечего говорить. На примитивном уровне такое молчание казалось разумным.

Я все время задавался вопросом, как разобраться в психике этого парня. Он изображал все совсем по-другому, говорил о своей жизни столько противоречивого, неясного, сбивающего с толку. И при этом казался мне открытым. Он хотел поговорить и о своей матери, и об оральном сексе, и о Вьетнаме, и о детских сексуальных фантазиях, и о том, как отбивался от насильников в тюрьме, и обо всем на свете, но это не связывалось воедино. В юридическом смысле он продолжал копать себе яму. Необщительные люди постоянно рационализируют свое поведение, и он делал то же самое, но только до определенной степени. Другой вариант поведения – отрицание: «Вы взяли не того, кто вам нужен». Или же обвиняют общество, родственников, учителей, полицейских. У Шоукросса это тоже было – особенно в отношении своей матери. Он, похоже, искренне расстраивался из-за нее, по-настоящему беспокоился и, по крайней мере на ранних этапах нашего собеседования, не использовал ее в качестве отговорки или алиби.

К этому времени я провел с ним семь или восемь часов и… все еще никакого диагноза поставить не мог. По-прежнему я не видел у него никаких признаков раздвоения личности, диссоциации, эпилепсии, шизофрении, ПТСР или какого-либо конкретного психического расстройства. Мы провели компьютерное сканирование мозга и не обнаружили никаких серьезных отклонений и уж точно ничего такого, что могло бы объяснить его поведение. Рентген на наличие осколков тоже дал отрицательный результат. В физическом отношении это был нормальный человек.

Пока я слушал в машине его монотонный голос, у меня возникло неприятное ощущение, что в этом парне есть что-то еще, что-то такое, чего не смогли выявить ни компьютерная томография, ни интервью. Я вспомнил кое-что из прочитанного о нем раньше: школьные табели успеваемости, психологические тесты, тюремные записи, интервью с его родственниками.

Что он только не творил! Нелепые поджоги, неумелые кражи со взломом, поджог пороха на парте, пронос железного прута в школьный автобус, вторжение в чужой дом со сносом двери – ну прямо какой-то персонаж мультфильма. Странный, эксцентричный, необъяснимый.