Убийца сновидений

Она ела — питалась — возобновляя химию и электричество в дряблой плоти. Жалкая зависимость, которая к тому же обрекает на гибель. Чтобы не выть непрерывно от ужаса, нужны иллюзии. Иллюзии заставляют жить дальше. Замкнутый круг. Причем — и в этом она усматривала поистине безвыходную западню — иллюзорность распространялась и на любую другую жизнь, которую она могла купить. Сколько ни плати, тебе никогда не вылезти из долговой ямы, в которую попадаешь при рождении. Или при загрузке.

Но есть и кое-что хорошее — хотя как посмотреть. У каждого — своя виртуальная реальность, у каждого — личный бог (или личный дьявол, в зависимости от склонности клиента к надежде или отчаянию). Каждый — невинное дитя прежней и высшей эпохи в иерархии многослойной игры. Ирина жила за Счастливчика, но это неизбежно означало, что кто-то живет за нее, пусть она и не осознавала этого. Не обязательно осознавать, с некоторых пор ей вполне хватало подозрения.

Плохая новость в том, что при таком раскладе не было и не могло быть ни абсолютного верха, ни абсолютного низа. Не было неба, куда можно вернуться или хотя бы стремиться в ослеплении веры; был лишь небоскреб из бесчисленных этажей. Ты живешь за кого-то, кто-то живет за тебя, пока ты ему интересен, — и это твой единственный шанс на спасение, да и то временное, ибо когда-нибудь надоест кто угодно и что угодно. Это взаимодействие пронизывает пену виртуальных вселенных, которую взбивает своими лапками воображение, перебирая неисчерпаемый набор вероятностей. И существование твоей «души» целиком зависит от того, кто живет за тебя, — всякий раз, когда этот кто-то выбирает сохранение, становится на паузу или закрывает аккаунт.

Фаза 2/10

«…Говорите, нельзя войти в ту же реку дважды? А вот хрен вам — можно. Сколько раз я уже входил? Десять? Двадцать? И я был тот же, и река та же, и даже тех же мертвецов течением проносило мимо. Потом, конечно, многое менялось — не я менял, не будем впадать в самообольщение, — но всегда оставалась возможность вернуться и прокрутить кино с начала. Вот как сейчас. Но где же, мать вашу, кино?»

Минуту назад Тузик снялся с паузы, но ничего не происходило. То есть — вообще ничего. Только непроглядная мгла застилала все вокруг. А сам он висел в невесомости. Эдакое библейское «до». Если он свалился в депривационную яму (что вряд ли), то падать можно долго — теоретически вечно по личному времени. Пока тельце не откажет, само собой. Карлик напрягся и стал вспоминать последнюю точку сохранения — в мельчайших деталях. И себя в этой точке — так, будто от него зависело само ее существование, будто из него исходили все силовые линии того рассыпавшегося мирка.

Кое-что прорезалось сквозь мглу, точнее, соткалось из мглы, которая оказалась чем-то вроде строительного материала. Для начала — свет. Уже неплохо. Свет сочился отовсюду, но скудно и нехотя, словно карликовы глаза не были для него достаточно хороши. Однако Тузик старался.

И постепенно забрезжило то, что с натяжкой можно было назвать рассветом. Затем появилось ощущение тяжести, прохлады, опасности и собственного ничтожества. Знакомые, почти родные вибрации. Он вернулся. Оставалось дождаться, пока возникнет тот придурок со своим «словом из шести букв».

Как-то все медленно в этот раз. Кто-то сильно тормозит… или кого-то тормозят. Может, Максима? А причина? Вроде бы за доступ проплачен на годы вперед, других причин для отказа, кроме задержки оплаты, в договоре нет. Правда, есть форс-мажорные обстоятельства, но их возникновение означало бы для Туза конец всему. А тут концом пока не пахнет. Наоборот, попахивает каким-то новым началом. Странным, конечно, однако в этой странности таилась надежда.

Он продолжал вспоминать. Деталь за деталью, оттенок за оттенком, ощущение за ощущением. Его старания обрести место, куда он мог бы вернуться, более всего соответствовали понятию «восстановление». И что самое поразительное, это работало. Понемногу вырисовывался пейзаж. Вот оно озеро, вот он пляж. Лодка. Дом. Лес… Балагана, правда, не видно, но под утро огни могли быть погашены. То же касалось и трейлерного парка.

Карлику удалось восстановить почти все, что он смог припомнить. Немалое достижение, учитывая сопротивление, которое он испытывал. Никогда еще время не казалось ему таким липким и тяжелым. Приходилось толкать его, будто грузовик, обмазанный смолой. И не было уверенности, что оно сдвигается хотя бы на секунду. В иных обстоятельствах он бы пофилософствовал на эту тему, теперь же было не до того. Мысли тоже слипались. Но что-то все-таки происходило. Вставало солнце, становилось светлее.