Убийца со счастливым лицом. История маньяка Кита Джесперсона

Я ответил, что убил восемь женщин, но я не псих. Я узнал, что он – развратитель малолетних. Он ненавидел себя и не хотел общаться с другими извращенцами. Он утверждал, что перевоспитался, но моих преступлений простить не мог. Обычный лицемер, другими словами. В тюрьме таких полно.

В первый вечер, когда я вернулся из столовой, мой сосед был вне себя: всю мою койку залили кофе. Кто-то бросил стакан через решетку – может, другой заключенный, а может, охранник. Так продолжалось ежедневно целую неделю. Я говорил себе: Что за трусы! У них кишка тонка высказать все мне в лицо.

Мой советник предложил перевести меня под защиту, но я отказался. Мне донесли, что кто-то из заключенных собирается пырнуть меня заточкой на прогулке. Я сказал охраннику, что все равно буду выходить во двор. Хотят меня пырнуть – пусть втыкают заточку поглубже. Второго шанса у них не будет.

После этого меня перевели в одиночную камеру. Она была размером полтора на два метра, с койкой и унитазом. Стены были стальные, а вместо передней стенки – решетка из двухсантиметровых перекладин ромбовидной формы с десятисантиметровыми перемычками. У меня был стальной столик, стул и ящик с замком для личных вещей.

Раз в день мне позволялось выходить во двор, хоть это и было для меня самое опасное в тюрьме место. Ничего нет страшней толпы обозленных трусов. Главное, не показывать им свой страх. Если эти пираньи поймут, что ты боишься, тебе конец – особенно когда речь о знаменитости вроде меня. Мне надо было встретиться лицом к лицу со своим страхом, если я хотел, чтобы меня приняли. Поэтому, выходя во двор, я держался так, будто все здесь – моя собственность.

Однажды другие заключенные толпой окружили меня. Мелкий визгливый гаденыш начал подначивать:

– Чего ты тут забыл, гребаный урод? С виду ты слабак. Кем ты себя возомнил, долговязый?

Я стоял спокойно и ждал. Он крикнул:

– Твоя мамочка шлепала тебя, когда ты был маленький? Ты поэтому убиваешь женщин? Да ты обычный трус, чувак!

Я посмотрел ему прямо в глаза, и тогда он отступил в сторону.

На прогулке несколько дней спустя я услышал, как двое парней переговариваются нарочито громко, поглядывая в мою сторону. Один сказал:

– Когда-нибудь я его уделаю!

Я развернулся и ответил:

– Почему не сейчас?

Они бросились бежать.

Через пару недель ко мне во дворе подошли пятеро. Один выступил вперед и заявил, что он кузен Таньи Беннетт. Я сказал:

– Ладно. Мне жаль, что так вышло. Чего еще тебе от меня надо?

Он ответил:

– У меня денег нет. Ты должен мне одолжить.

– Да ни в жизни! – ответил я.

Я немного нервничал оттого, что меня окружили, но не показывал этого.

Другой парень сказал:

– Он псих. Может устроить драку.

– Еще как могу, – поддакнул я. – И завалю вас всех по очереди.

Мы с их предводителем стояли носом к носу. Он был то ли латинос, то ли индеец, с татуировкой на шее и в шапке – чтобы казаться круче. Я сказал:

– Ты будешь первым.

Он сделал шаг назад. Я был ростом два метра, а он – метр с кепкой.

В душе меня снова окружили – сорок или пятьдесят голых парней, делавших разные мерзкие замечания. Но тут я мог быть уверен, что ни у кого нет заточки. Если начнется драка, то только на кулаках.

Я крикнул:

– Я заберу с собой столько, сколько смогу. Кто первый?

Никто не пошевелился.

Когда я вернулся в камеру, то попытался обдумать ситуацию, но ни к какому решению не пришел. Я только приехал сюда, а меня уже щемят в столовой, выливают кофе на постель и грозят на прогулках. Кажется, я никому здесь не нравлюсь. В окружной тюрьме Кларк бывалый уголовник говорил мне, что, когда я окажусь в тюрьме штата, заключенные станут пожимать мне руку, угощать кока-колой и просить автографы. Естественно, это оказалась чушь собачья, как и вся его болтовня. Но чего и ожидать от таких придурков – умный-то человек за решетку не попадет.

Вытирая кофе со своей койки, я думал: Честно говоря, я и сам себе не нравлюсь. С какой стати я должен нравиться им? Мне предстоит просидеть здесь остаток жизни из-за того, кем я стал – серийным убийцей. Все ненавидят меня, и я сам себя ненавижу. Это совершенно справедливо.

В первые несколько месяцев моей единственной радостью было то, что рядом не было отца. Может, я и людей убивал потому, что хотел, чтобы меня отправили куда-нибудь, где он меня не достанет. Лежа по ночам один в камере, я чувствовал себя куда спокойней, чем на свободе. Другие заключенные не поняли бы меня, но ведь мой отец не растил их.

2 Изгой