Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

— Фумиго, — сказал я, — по-моему, ваша возлюбленная действовала под вашим влиянием, и если она получила от вас несколько краденых вещей, то я не думаю, чтобы она не заслуживала никакого снисхождения. Вот почему я решил немедленно отпустить ее на свободу.

— Ну, полно, господин Горон, — возразил бандит с недоброй улыбкой, — ведь вы знаете, что я не ребенок и что меня вы не поймаете на таких сказках. Зачем рассказывать то, чего никогда не может быть? Я отлично знаю, что вы не выпускаете женщин для того, чтобы заставить еще больше страдать нас, мужчин, у которых есть сердце! Я прекрасно вижу, чего вам хочется. Вы думаете разжалобить меня вашими обещаниями… и заставить меня проговориться.

— Фумиго, я полагаю, что вашу возлюбленную возможно выпустить на свободу. Никаких условий я вам не ставлю. Когда я буду вас допрашивать, вы сознаетесь или будете по-прежнему отрицать, это уже ваше дело. Но если я обещаю отпустить кого-нибудь на свободу, то делаю это немедленно, и, чтобы доказать, что не лгу, потрудитесь проводить вашу даму до дверей…

— Жироде, — сказал я, обращаясь к агенту, — возьмите кого-нибудь из агентов и ведите Фумиго вниз, он хочет непременно поцеловать на прощанье свою приятельницу, но на всякий случай смотрите в оба!

Жироде и почти целая бригада агентов проводили вместе с Фумиго его возлюбленную до набережной Орфевр.

Я принял все необходимые предосторожности, чтобы мой молодец не воспользовался удобным случаем к бегству.

Впрочем, необходимо оговориться, что Фумиго был так взволнован, что, наверное, у него не явилось такой мысли, и прощание двух влюбленных действительно было трогательно.

После долгого объятия, они, наконец, расстались.

— Скажи, ты пойдешь за мной туда, в Новую Каледонию? — спросил Фумиго.

— Клянусь тебе, милый! — ответила она, посылая ему последний воздушный поцелуй.

Фумиго, удерживаемый агентами, еще долго провожал глазами силуэт своей возлюбленной, пока она не скрылась вдали.

Тогда, утирая глаза обшлагом рукава и подавляя глубокий вздох, он воскликнул:

— Ну да, это не был фарс. А все-таки ваш патрон хитер и ловок. Ну, ведите меня к нему, он останется доволен. Господин Горон, за то, что вы сделали для «моей жены», я все вам расскажу, — сказал он, входя в мой кабинет. Но прежде всего я должен предупредить товарищей!

Он вместе со мной вышел в большую залу, где находились в сборе все его сообщники.

— Слушайте, — начал он, указывая на меня пальцем, — вот что он сделал.

И взволнованным голосом, своим причудливым жаргоном, — который я хотел бы стенографировать, так много в нем было драматизма, — он рассказал об освобождении той, кого называл своей женой.

— После этого, — добавил он в заключение, — я сажусь за стол (на жаргоне — сознаюсь). Вы же делайте, как знаете!

Это вызвало протесты, споры, ссоры, впрочем скоро усмиренные агентами, тем более что Фумиго, в качестве главаря шайки, всегда подчинял своей воле других и теперь в последний раз также заставил их сознаться.

Три секретаря принялись писать, и в пять часов утра они еще были за работой.

Все дело раскрылось. Бандиты сознались в 85 или 90 кражах, в том числе в нескольких вооруженных нападениях, и, если какой-нибудь из них забывал что-либо, другие спешили напомнить и пояснить.

— Скажи, неужели ты не помнишь? То-то и то-то, когда мы ехали на дилижансе в Сент-Уен.

Мои секретари и я только потирали руки.

Мы узнали все, что нам было нужно: подробное описание краж, указания мест, где были еще спрятаны ворованные вещи, и, наконец, имена всех сбытчиков.

В одну ночь мы покончили дознание, остававшееся без результата в продолжение трех месяцев.

Судебный следователь горячо благодарил нас, а когда я попросил его оформить освобождение возлюбленной Фумиго, он поспешил это сделать, отнюдь не упрекая меня за некоторые нарушения кодекса уголовного следствия.

Спустя несколько дней краденые вещи были возвращены их владельцам, и несколько лиц, безвинно задержанных по подозрению в кражах этих вещей и содержавшихся в Мазасе, были отпущены на свободу.

Хорошо ли это или дурно? Я не берусь судить, но достоверно одно: что когда в то утро, совершенно изнемогая от усталости, я прилег отдохнуть на диван, то испытывал неизъяснимое чувство довольства от сознания, что оказал услугу обществу. Эта бессонная ночь начальника сыскной полиции не прошла бесследно.

Я выбрал особенно яркий пример, чтобы показать, что такое в действительности знаменитая полицейская лаборатория, о которой так много было говорено и которая в сущности гораздо проще, чем представляется воображению публики.

Вместе с тем в этом беглом обзоре я постарался показать, какую массу различных обязанностей обнимает простой и обыкновенный день начальника сыскной полиции. Но все детали, указанные мной, не повторяются ежедневно. На это не хватило бы человеческой жизни.

Однако бывают еще более трудные дни, именно, когда начальник сыскной полиции, который не может пренебречь повседневной работой, обязан в то же время вести следствие и розыски о каком-нибудь убийстве, чтобы найти разгадку тайны, взволновавшей весь Париж!