Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

Раненый Росиньоль, обливаясь кровью, упал, но успел схватить Дюваля за плечо и в своем падении увлек его. Дюваль, отбиваясь, нанес агенту еще несколько ран, и Росиньоль только тем и мог обезоружить озверевшего человека, что изо всех сил укусил его за руку. В эту минуту подоспел Пелетье и схватил Дюваля. Он продержал его до тех пор, пока прибежали двое полицейских. С помощью их Дюваля связали, а несчастного Росиньоля отнесли в ближайшую аптеку, где ему была оказана первая медицинская помощь. Осмотревший его врач констатировал, что несчастному агенту было нанесено восемь ран кинжалом, из которых одна, в левой стороне шеи, могла бы быть смертельной, если бы силу удара не ослабила толщина четырех одежд.

Само собой разумеется, это событие произвело сильное впечатление в сыскной полиции, и Дюваля уже не считали обыкновенным убийцей, когда три дня спустя господин Тайлор показал мне письмо, написанное Дювалем из Мазаса господину Аталену, судебному следователю, которому было поручено его дело.

Вот это письмо.

«Мазас, 21 октября 1886 года.

Господину судебному следователю.

Милостивый государь, на моем арестантском листе я вижу надпись: покушение на убийство. Я же, наоборот, полагаю, что был поставлен в положение, когда самооборона законна и необходима. Впрочем, очень возможно, что вы и я, — мы смотрим на дело с различных точек зрения, так как я анархист или, вернее, сторонник анархии, потому что в современном обществе я не могу быть анархистом. Я не признаю закона, зная по опыту, что закон — игрушка, которой каждый вертит, как ему заблагорассудится, в пользу или во вред того или другого класса общества. Итак, если я ранил бригадира Росиньоля, то потому только, что он хотел арестовать меня именем закона, а я именем свободы нанес ему удар. Как видите, я логичен и последователен в своих принципах, но отсюда еще далеко до покушения на убийство. Наконец, агентам давно пора переменить роль. Не воров, а тех, которые были обкрадены, следует хватать и арестовывать.

Примите уверение, господин следователь, в моих неизменных революционных чувствах.

Клеман Дюваль.

Мазас, 6-е отделение, № 52».

В то время в префектуре полиции еще не обращали внимания на анархию. В нее мало верили, зная двусмысленную роль некоторых революционеров, которые пытались, например, взорвать памятник господину Тьеру в Сен-Жермен.

— Анархия — не более как новая маска бандитов, — слышал я со всех сторон, — и этот Дюваль в действительности самый обыкновенный вор и разбойник.

Мне захотелось видеть Дюваля, и вот однажды, когда его привезли в сыскное отделение, я велел привести его в мой кабинет.

Прежде всего, меня поразила странная наружность этого маньяка, так как действительно в его письме из Мазаса сказывалось нечто большее, чем политическое заблуждение.

Хотя ему было не более 36 лет, его утомленное лицо, блуждающий взгляд и опущенные углы губ делали его на вид значительно старше. Видно было, что он перенес много физических и моральных страданий.

Раньше я слышал об анархисте Голо, который наговорил столько оскорбительных дерзостей председателю суда, что разбор его дел пришлось отложить до следующей сессии.

Я представлял себе Дюваля таким же грубым нахалом и думал, что с ним нелегко будет объясняться.

Но он спокойно сел против меня и сказал:

— Я ненавижу ваших агентов, это они причина всех моих несчастий. Они знали, что я член анархистского клуба и все-таки бегали наводить обо мне справки повсюду, так что из-за них мне везде отказывали в работе.

Я пристально взглянул на Дюваля, как имел привычку смотреть на всех обвиняемых, которых допрашивал, и увидел, что взгляд его с какой-то странной настойчивостью остановился на мне.

— Вы не заставите меня опустить глаза, — сказал он, — анархист не опускает глаз перед комиссаром полиции. Я не вор. Воры — богачи. Когда я предстану перед присяжными, они увидят, что имеют перед собой не преступника, а убежденного анархиста, совершавшего из принципа те поступки, в которых его обвиняют.

Дюваль говорил резко, но без гнева. Он выражался свободно и легко, и видно было, что он уже привык ораторствовать в своих кружках.

Далее он с некоторым пафосом и, как бы повторяя заученные наизусть фразы, продолжал с сильными театральными жестами:

— Я отлично знаю, что вы меня осудите. Вы — сила, пользуйтесь же этим. Если вам нужна голова анархиста, возьмите мою. Но день великого возмездия близок, и я надеюсь, что тогда анархисты окажутся на высоте своей миссии. Они взорвут вас. И вы также будете взорваны, — добавил он, видя, что я улыбаюсь.

— Послушайте, любезнейший, — прервал я его таким добродушным тоном, который сразу заставил его остановиться, — все это краснобайство очень хорошо, но оно не помешало вам проникнуть ночью в жилой дом и совершить кражу.

— Кража, — с негодованием ответил Дюваль, — состоит только в эксплуатации человека человеком. Я не совершил воровства, а только позволил себе малейший раздел имущества во имя человечества.

— Однако, что вы намеревались сделать с добычей этого раздела?