Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

17 октября я находился при господине Тайлоре во время обыска у Дидье. В это время пришел мальчик и сказал, что кто-то спрашивает Дидье внизу. Я последовал за сожительницей Дидье и увидел двух мужчин. Указывая на одного из них, женщина сказала: „Это Дюваль“. Тогда я поспешил к нему и сказал: „Господин начальник сыскной полиции желает с вами говорить, пойдемте к нему“, но он ударил меня кинжалом, и я упал. Чтобы его обезоружить, я укусил его за руку, но он ткнул пальцем мне в глаз, причинив сильную боль».

Дюваль: Я спрашиваю бригадира Росиньоля, полагает ли он, что я умышленно хотел его ослепить?

Свидетель: Я этого не думаю. Он ткнул пальцем мне в глаз, чтобы помешать его обезоружить, но я не думаю, чтобы он хотел причинить мне вред.

И в первый раз я заметил то, что впоследствии мне часто приходилось наблюдать. Этот Дюваль, смотревший на Росиньоля свирепыми глазами, глазами хищника, называвший сыщиков не иначе как «шпионами» и отзывавшийся о них с непримиримой ненавистью, смешивал политических агентов, которые следят за анархистами и, вообще, за всеми противозаконными партиями, с агентами сыскной полиции, на обязанности которых лежит задерживать воров и убийц.

Мало того, Дюваль смешивал агентов сыскной полиции не только с политическими агентами, но и с доносчиками, которые составляют рапорты о том, что происходит в различных кружках, в которые они вхожи.

Он знал также, что эти доносчики становятся иногда подстрекателями, чтобы заслужить те награды и подачки, которые получают. В деле анархии подстрекатели особенно опасны. Они всегда кричат громче всех и на публичных сходках предлагают самые необузданные планы… Приведу здесь для примера один случай, сохранившийся в моей памяти.

В одно прекрасное утро я отправился в Монмартр арестовать некоего Л., совершившего какую-то кражу. Когда я вошел в каморку, занимаемую этим субъектом, то был встречен оглушительным криком:

— Да здравствует анархия!

В первое мгновение я был ошеломлен, потому что вульгарное воровство, совершенное Л., не имело ничего общего с анархией. Вот почему ничего не возражая я приступил к обыску.

— Да здравствует анархия! — еще громче заорал субъект.

Это начало меня раздражать, и, быстро приблизившись к нему, я спросил:

— Ну довольно анархии! К какой бригаде вы принадлежите?

Он посмотрел на меня и после минутного молчания ответил:

— Гм… Понятно, к N-ской…

Без сомнения, он воображал, что хорошо разыграл свою роль и что я дам ему награду! Увы, единственной его наградой было дисциплинарное взыскание. Я всегда относился беспощадно к агентам-подстрекателям.

Все мои предшественники, в особенности Масе, старались, чтобы их агентов не смешивали с политическими сыщиками; вот почему все время, пока был начальником сыскной полиции, я всячески избегал давать нашим агентам поручения, касающиеся политики.

Я отнюдь не желаю бросать какую-нибудь тень на политическую полицию, она так же необходима, как общеуголовная, только приемы их неодинаковы.

Агент сыскной полиции, собирая справки о каком-нибудь воре или убийце, может нисколько не интересоваться, к какой политической партии принадлежит этот человек, консерватор он или революционер.

Политический агент, наоборот, главным образом старается узнать, друг ли он правительства или враг.

Заседание следующего дня было еще более странным. Явились свидетели, которые цинично заявляли, что если Дюваль совершил воровство, то лишь в интересах революции. Дюваль хотел прочесть свою защитительную речь, которую заранее составил, но председатель категорически это воспретил. Присутствовавшие среди публики друзья и единомышленники Дюваля стали громко протестовать, так что жандармы должны были вывести их из зала. Дюваль был приговорен к смертной казни.

Я подробно рассказал это дело, так как по своей новизне оно произвело на меня сильное впечатление, а также потому, что теперь о нем уже совершенно забыли, хотя дело Дюваля было первым открытым и дерзким заявлением новой теории, принесшей впоследствии столько зла.

Далее мне пришлось следить за всем движением так называемых контор для приискания мест, где во главе также стояли анархисты. В то время уже было несколько взрывов, но, к счастью, не причинивших, кроме побитых стекол, никакого вреда.

Затем, в июле 1889 года я должен был арестовать человека, о котором впоследствии говорили много, даже слишком много, и личность которого, кажется, сделалась почти легендарной среди анархистов.

Признаюсь, в тот день, когда его задержал, я был далек от всякого предположения, что он может быть каким бы то ни было идеалом, а тем более политическим. Я просто думал, что поймал негодяя, очень вредного и опасного, но не представляющего никакого интереса.