Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов

И он вышел из залы суда с поднятой головой, спокойно, просто и с достоинством… Можно было подумать, что перспектива смертной казни возвратила ему все его мужество и что он даже рад, что может вполне искупить свое преступление.

В нем сказался солдат, и он сохранил свое спокойное мужество вплоть до последней минуты жизни.

Его казнь была одной из наиболее трогательных, при которых мне пришлось присутствовать, так как я имел случай наблюдать, какую огромную нравственную силу дает умирающему религиозное чувство. Шумахер был протестант, и к нему был приглашен пастор господин Арбу, который навещал его сначала в Мазасе, потом в тюрьме Рокет.

По его просьбе он был уведомлен о дне казни, так что когда я приехал, то уже застал его в Рокет.

Он вошел вместе со мной, вслед за господином Бокеном, в камеру осужденного. Шумахер спал крепким сном. Предшествовавшие дни он был спокоен и не ждал катастрофы, так как адвокат все время поддерживал в нем надежду на помилование.

Вот почему изумление его должно было быть ужасно, когда, внезапно разбуженный, он услышал от господина Бокена обычную формулу:

— Ваша просьба о помиловании отвергнута, постарайтесь сохранить мужество и умереть с достоинством.

Шумахер окинул нас испуганным, блуждающим взором и сделался белее полотна, но вдруг взгляд его остановился на духовнике. Он почти моментально овладел собой и сказал очень тихо:

— У меня хватит мужества!

Потом сам, без помощи сторожей, начал одеваться.

В ту минуту пастор попросил окружающих оставить его наедине с осужденным.

Все мы вышли и остались ждать у дверей камеры. Минут пять спустя дверь открылась, и мы увидели Шумахера, который выходил, опираясь на руку пастора Арбу. Он не хотел, чтобы его поддерживал кто-нибудь из сторожей. Затем, когда палач Дейблер сделал все свои приготовления, господин Арбу опять взял своего духовного сына под руку, и Шумахер шел до гильотины настолько быстро, насколько позволяли ему связанные ноги.

При свете утренней зари он казался еще бледнее, а его безусое лицо, бритая голова и белая рубашка с расстегнутым воротом, придавали ему вид Пьеро.

Тогда произошла сцена, произведшая на меня такое глубокое впечатление, что я до сих пор, как сейчас, вижу ее перед глазами.

В ту минуту, когда помощники палача собирались уже схватить осужденного и кинуть его на плаху, пастор опустил руку на плечо Шумахера.

— Шумахер, — сказал он, — раскаиваетесь ли вы в вашем преступлении?

— Да, — внятно ответил осужденный.

— Просите ли вы прощения у Бога и у людей?

— Да.

— Да простит вам всемогущий Бог.

Я думал, что это уже конец и что сейчас Дейблер начнет свою работу.

Но пастор опять схватил несчастного за плечи и, заставив его обернуться, поцеловал в обе щеки со словами:

— За твоего отца… За твою мать…

В действительности все это длилось две-три минуты, не больше, но перед эшафотом показалось целой вечностью. Присутствовавшие были так же бледны, как и тот, чья голова должна была сейчас скатиться с плеч.

— Довольно! Довольно! — послышалось несколько голосов.

Но Шумахер был уже обезглавлен. Его тело упало в корзину, куда помощник палача кинул также голову, которую схватил за уши.

Разумеется, начались толки о бесчеловечности. Пастора Арбу упрекали в том, что он продлил агонию несчастного в своем непомерном религиозном усердии.

Пастор защищался, и, по-моему, защищался очень дельно и разумно.

— Если я поступил так, — говорил он, — то по особой просьбе самого Шумахера. Войдя в его камеру, я нашел его спокойным и действительно твердым. Напутствуя его, я поцеловал его за себя, тогда несчастный попросил поцеловать его за семью уже у подножия эшафота. Я выполнил до конца свою обязанность, хотя, клянусь, она была очень тяжела.

Признаюсь, в этой простой и мужественной смерти бедного солдата я находил некоторое величие, которое глубоко тронуло меня и даже заставило забыть о его преступлении.

Шумахер заботился только о своей душе, нисколько не интересуясь тем, что станется с его бренными останками. Но это был банальный преступник, не возбуждающий, подобно Прадо и Пранцини, интереса психопаток. Быть может, поэтому медицинский факультет позабыл потребовать его труп.

Капрал Жеоме также убил старуху, но цель его была другая, он хотел раздобыть деньги на подарки одной молодой особе, в которую был влюблен.

В одно январское утро в 1889 году соседи были крайне удивлены, заметив, что магазин вин и ликеров в доме номер 134 на Сен-Жерменском бульваре остается закрытым, несмотря на поздний час. Владелица магазина была хорошо известна во всем околотке, где ее называли «Матушка Жиронда». Это была добрая, старая чудачка, которая всегда жаловалась на плохие дела, хотя все знали, что у нее водятся денежки.

Послали за комиссаром полиции, моим коллегой господином Преля, который приказал взломать печати и вошел в магазин.