Убик

«А не лучше ли предоставить возможность Рансайтеру самому ей обо всем поведать? — размышлял Джо, входя в вертолет. — Почему бы и нет? Это его решение — лететь на Луну, пусть сам и расскажет. Он умеет с ней говорить».

— Вы готовы? — спросил фон Фогельзанг, уже сидящий за штурвалом вертолета. — Мы можем начать наш печальный путь к месту вечного покоя господина Рансайтера?

— Стартуем, — произнес Эл.

Уже в воздухе фон Фогельзанг нажал какую-то кнопку на приборной доске. Из громкоговорителей, размещенных по всей кабине, полились звуки Missa Solemnis Бетховена. Многочисленные голоса повторяли: Agnus Dei qui tollis peccata Mundi[2]; им вторил усиленный электроникой симфонический оркестр.

— Знаешь ли ты, что Тосканини, дирижируя оперой, имел привычку петь вместе с исполнителями? — спросил Джо. — И что в записи «Травиаты» его голос можно услышать во время исполнения арии Sempre Libera?

— Я не знал об этом, — ответил Эл. Он рассматривал проплывающие под ними массивные дома Цюриха.

Джо невольно отметил, что и сам присматривается к их величественному шествию.

— Libera me, Domine, — произнес он. — Что это означает?

— «Помилуй меня, Господи». Ты не знал? Странно, это знают все.

— Почему ты вспомнил эти слова?

— Из-за музыки. Этой чертовой музыки. Прошу вас, выключите динамики, — обратился он к фон Фогельзангу. — Рансайтер все равно не слышит, а я большене могу ее слушать. Тебе она тоже надоела, правда? — обратился он к Элу Хэммонду.

— Успокойся, Джо, — сказал Эл.

— Мы везем нашего умершего шефа в Мораторий Любимых Собратьев, а ты мне говоришь «успокойся», — сказал Джо. — Ты же знаешь: Рансайтер вообще мог не лететь с нами на Луну, он имел право отправить нас туда, а сам остаться в Нью-Йорке. А сейчас он, самый большой жизнелюб из всех, кого я знал…

— Ваш темнокожий товарищ дал хороший совет, — вмешался фон Фогельзанг.

— Какой?

— Чтобы вы успокоились. — Фон Фогельзанг открыл крышку у приборной доски и вручил Джо цветную коробку. — Попробуйте, господин Чип.

— Жевательная резинка с успокаивающим эффектом, — прочитал Джо на коробке, открывая ее. — Абрикосовая. Я могу ее попробовать? — спросил он Эла.

— Обязан, — ответил Хэммонд.

— Рансайтер бы не принял нейролептики в такой ситуации. Глен никогда не употреблял успокоительных средств. Знаешь, сейчас я понял одну вещь, Эл. Он отдал свою жизнь за нас. Не непосредственно, а косвенно.

— Очень косвенно, — повторил Эл. — Вот мы и на месте.

Вертолет начал снижаться на посадочную площадку, размеченную на крыше здания.

— Ты в состоянии взять себя в руки? — допытывался Эл.

— Я приду в норму лишь после того, как услышу голос Рансайтера, — сказал Джо. — Когда я удостоверюсь, что он по-прежнему — в жизни или полужизни, но существует.

— Пусть это вас не беспокоит, господа, — спокойно произнес владелец моратория. — Обычно мы добиваемся удовлетворительного потока протофазонов. По крайней мере в начале. И только позже, когда срок полужизни приближается к концу, наступает печальное время. Но если все разумно рассчитать, то можно его отодвинуть на много лет. — Он заглушил двигатель вертолета и, дотронувшись до какой-то ручки, открыл двери кабины. — Добро пожаловать в Мораторий Любимых Собраться, — произнес он, пропуская их к выходу.

— Мой секретарь, госпожа Бизон, проведет вас в переговорную. Подождите там. Надеюсь, окружающаяобстановка поможет вам обрести покой. Господина Рансайтера я доставлю туда, как только мои техники установят с ним контакт.

— Я хочу присутствовать во время процедуры, — сказал Джо. — Я должен видеть действия ваших техников по его оживлению.

— Попробуйте объяснить вашему приятелю неразумность его поведения, — обратился к Элу владелец моратория.

— Мы должны подождать в переговорной, Джо, — убеждал Эл.

— Ты ведешь себя, как дядя Том, — пришел в ярость Джо.

— Все моратории функционируют таким образом, — сказал Эл. — Пойдем в переговорную.

— Как долго придется ждать? — спросил Джо владельца моратория.

— Ситуация прояснится через пятнадцать минут. Если за это время мы не получим сигнала…

— Вы намерены пробовать только пятнадцать минут? — удивился Джо. Он обратился к Элу. — Только четверть часа они будут пытаться вернуть к жизни человека, более великого, чем все мы, вместе взятые. — Ему хотелось плакать. И громко: — Иди, Эл. Мы пойдем…

— Нет, ты пойдешь со мной, — настаивал Эл. — В переговорную.

Джо поплелся за ним.

— Хочешь сигарету? — спросил Эл, усаживаясь на диван, оббитый искусственной кожей, и протягивая ему пачку.

— Они лежалые, — произнес Джо.

Ему не требовалось прикасаться к ним — он был в этом уверен.

— Действительно, — Эл спрятал пачку. — Откуда ты узнал? — Минуту он ждал ответ. — Ты более впечатлительный, чем кто-либо из известных мне людей. Какое счастье! Мы остались живы, а могли бы все лежать сейчас в холодильнике. А Рансайтер сидел бы в этой разрисованной нелепыми цветами переговорной. — Эл посмотрел на часы.

— Все сигареты в этом мире лежалые, — произнес Джо.