Убью кого хочу

Как-то само собой получилось, что о запланированной во времена вишневого счастья поездке на взморье мы даже не заговаривали. В первые две недели с момента возвращения мы вообще почти не общались: моего предполагаемого жениха сразу увезли на дачу в Мартышкино. Как Лоська объяснил мне по телефону, нужно было кровь из носу помочь папаше построить навес над верандой. Чтоб мартышки не мокли под осенним дождем. Позвонил, понятное дело, он сам: я больше не рисковала набирать номер телефона квартиры на проспекте Декабристов. Не то чтобы я боялась наткнуться на крашеную гиену – просто не больно-то и хотелось. Хотя и возможный разговор с ней был бы, конечно, не из самых приятных.

Очевидно, Валентина Андреевна задумала и подготовила свой мартышкинский проект заранее, снабдив его как хорошим предлогом – острой необходимостью помочь папе, – так и соответствующими средствами – избытком стройматериалов и больничными листами, которые обеспечили Лоське освобождение от колхозов, овощебаз, а заодно и от возможности приезжать в город для встречи со мной. Наверняка, у нее имелись в запасе и какие-нибудь экстраординарные меры на тот случай, если мне вздумается прибыть в Мартышкино собственной персоной. Уж не знаю, что именно меня ждало: отравленные самострелы, минные растяжки или наряд местной милиции, но вряд ли приходилось сомневаться в том, что я располагаю весьма немногими шансами добраться до Лоськи в целости и сохранности.

Чтобы позвонить мне в город, Лоська бегал на почту.

– Почему на почту? – спросила я. – Ведь у вас там есть линия.

– Что-то сломалось, – объяснил он. – Еще до моего приезда. Наверно, где-то обрыв. Вызвали техника, но они пока приедут…

– Понятно, – сказала я. – А позвонить от соседей тебе не дают.

– Откуда ты знаешь? – удивился он. – Там такая история… С Васильевыми мама поссорилась, а Пильские…

– Не надо, не рассказывай, – остановила его я. – Мне не хотелось бы узнать, что твоя мама вырезала из-за меня всю семью Пильских. Не хочу брать еще и этот грех на душу.

– Зачем ты так, Саня? – жалобно проговорил он после паузы. – Мама не такая. Ты, наверно, думаешь, что все это специально, да? Мартышкино, навес, телефон…

– Конечно, нет, милый! – хмыкнула я. – Да и кто бы мог такое подумать? Ежу понятно, что это просто случайное стечение обстоятельств.

Лоська горячо задышал в трубку.

– Я тебе точно говорю, Саня! Навес они давно планировали, только досок было не достать. Вагонка ведь дефицит. Ну вот. Батя сначала хотел вдвоем с Васильевым делать, но…

– …но с Васильевыми они поссорились, – закончила за него я. – Все понятно, не волнуйся.

– Ну вот.

Мы помолчали.

– Ладно, – сказал Лоська. – Время кончается. Я тебе завтра позвоню. Если дождя не будет. Почта у нас тут далеко.

– Не надо, – сказала я. – Еще простудишься. Ты маме-то о своих планах рассказал?

– О каких планах?

Мне вдруг стало весело.

– О матримониальных. Только не спрашивай, что это такое.

– А, о свадьбе… – догадался он. – Пока нет. Готовлю почву. Подвожу фундамент, укладываю коммуникации. Ты не думай, все будет в порядке.

– Ну-ну… – усмехнулась я. – Давай, укладывай, подводи…

Таких или примерно таких бесед у нас было ровно три. Три трехминутных разговора за две недели. В принципе, Лоська совершенно искренне стремился к ежедневному общению, но постоянно что-то не получалось: то дождь, то какая-нибудь срочная надобность, то почта закрыта по случаю переучета мартышек. Да и черт с ними, с мартышками. Не могу сказать, что я очень расстраивалась: если честно, то даже предоплаченных трех минут нам было многовато. Я просто не знала, о чем с ним говорить, а сам Лоська никогда не отличался разговорчивостью.

– Зачем же это нам, Бимуля? – спрашивала я собаку, когда мы меланхолично брели по набережной Фонтанки. – Ответь. Ты, наверно, знаешь. От мамы, как выяснилось, совета на этот счет не дождешься.

Собаченция едва заметно помахивала хвостом, сигнализируя, что вопрос слышала, но отвечать на него не собирается.

– Кончай сучиться, – сердилась я. – Сколько можно дуться? И вообще, на что ты обиделась, скажи на милость? Подумаешь, оставили ее на два месяца! Я же вернулась, нет?

Бима оборачивалась, смотрела на меня и, смилостивившись, подходила к ноге.

– Не сердись, – было написано на ее сочувственной морде, – ну, обижаюсь. Так это ведь всё от любви. Я ведь даже обижаюсь любя. Я все делаю любя. Чего никак нельзя сказать о твоем Лоське. Говорила я тебе с самого начала, что кобелей в дом не водят? Говорила. Ты меня слушала? Нет, не слушала. Хотя, видит бог, личного опыта с кобелями у меня всегда было намного больше, чем у тебя. Кобели хороши во дворе, на улице, в парке, в лесочке… – короче, там, где они нужны для непосредственного делового контакта. Но дома? Какой прок от кобеля дома, в условиях ограниченности мисок, сосисок и прочих насущных благ? В общем, если ты просишь совета от опытной сучки и твоей ближайшей подруги, то вот он: незачем. На фиг он тебе не нужен, этот Лоська. Точка, конец сообщения.