Убивство и неупокоенные духи

Вот красивый богатый дом, обшитый снаружи досками внакрой, по моде начала девятнадцатого века; он был бы приятным и приветливым, если бы не занавески, опущенные до самого низа, и не траурный креп, которым обмотан дверной молоток. В доме собралась родня старухи Элизабет, матриарха, участницы великого побега из Нью-Йорка, – собралась на ее похороны. Мужчины в гостиной беседуют приглушенным, но непочтительным тоном, пока модистка, присланная похоронных дел мастером, берет у них шляпы одну за другой и обматывает длинными черными креповыми лентами для похорон. Другая модистка снимает у мужчин мерки с рук и выдает новые черные перчатки – ибо похороны пройдут по высшему разряду, и семья не жалеет расходов. Ангелина и Наоми, две чернокожие служанки Элизабет (сами тоже беглянки – уже давние, из рабовладельческих штатов), обносят собравшихся стопками с любимой настойкой Элизабет – черешневой: ее получают, настаивая виски на ягодах в течение неторопливых шести месяцев. Благодаря умеренному потреблению этого напитка Элизабет прожила долгую жизнь, а теперь им утешаются осиротевшие родственники. Кое-кому приходится для успокоения нервов выпить целых три стопки.

– Нельс, теперь, когда матушки не стало, ты старший в роду, я так думаю, – говорит один из младших братьев, носящий странное имя – Сквайр Вандерлип. (По роду занятий он вовсе не сквайр[25], а юрист.) Нельсон кивает, принимая на себя роль старшего в роду с подобающей серьезностью.

Наверху – в комнате, которая при жизни Элизабет служила ее личной гостиной, – собрались женщины. На стене висит второе семейное сокровище, спасенное давным-давно из Нью-Йорка. Это портрет короля Георга III, столь дорогого сердцу майора Гейджа. Теперь портрет вставлен в тяжелую раму викторианского стиля, черного дерева с позолотой. Женщины болтают, потягивая черешневый виски и по временам промакивая глаза носовыми платками с широкой черной каймой.

Смятение! Врывается старая Ханна с ужасной вестью. (Она не считается старшей в роду, несмотря на преклонные годы, поскольку она женщина и, по крайней мере теоретически, может перейти в другую семью.) Она шепчет на ухо старшему в роду, Нельсону, обдавая его ухо зловонным дыханием:

– Нельсон, ты думаешь, чем там дети занимаются?

– Какого тофета![26] – вопит старший в роду, забыв о торжественности момента.

Он выбегает на stoep – так семья, верная своим голландским корням, называет широкую веранду или галерею, идущую по трем стенам дома.

А в самом деле, какого? Дети гуськом шествуют за тачкой, которую толкает Флинт, – в ней лежит большая кукла. Дети громко рыдают и потрясают носовыми платками с черной каймой, выданными им для похорон. Они играют в похороны!

Дядюшка Нельсон с ревом пикирует на детей, а за ним – десяток разгневанных отцов. Детей хватают и хорошенько вкладывают им ума в задние ворота. Дети громко ревут, ибо не вполне понимают, чем именно согрешили, но согрешили точно, ибо то, что влечет за собой внезапное и публичное наказание, несомненно является грехом.

Только одна из дочерей Уильяма Макомиша оказывается замешана в этой мерзкой пародии на траурное событие. Как положено отцу, Макомиш хватает Мальвину, задирает ей юбки и хорошенько шлепает. Мальвина испытывает чудовищное унижение – не только потому, что ее отшлепали, но и потому, что мальчишки увидели ее панталончики. Хотя мальчишки в это время тоже получают взбучку и им некогда смеяться над Мальвиной.

Матери, тетки и пастор, наблюдая со stoep это избиение младенцев, соглашаются, что справедливость восстановлена и виновные в попрании морали получили достойное наказание. Ведь единственный способ воспитывать детей – выколачивать из них Старого Неда каждый раз, когда он дерзает о себе заявить.

– Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына[27], – изрекает пастор, ко всеобщему одобрению. И, заметив, что кое-кто из детей посмел принять обиженный вид, добавляет: – Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе[28].

Это выражение подобающих чувств еще усиливает торжественность грядущих похорон, когда украшенный черным плюмажем катафалк, влекомый четверкой лошадей, тоже в черном плюмаже, движется впереди, а за ним – черные кареты: в церковь, а потом на кладбище, где матриарху предстоит упокоиться.

(14)

Но не все детство Мальвины омрачено горечью. Я вижу ее снова: она стала самую чуточку старше и держится за руку отца. Они идут в главный отель городка, где взорам публики будет явлено чудо, весьма подходящее для детей. Уильяма греет сознание, что он предоставляет дочери замечательную возможность для расширения кругозора.