Убивство и неупокоенные духи

Откуда мне известно, кого он ненавидит? Как передалось мне это знание? У меня замирает сердце: я понял, что получаю информацию не только из действий и слов актеров, если можно так назвать моих предков, персонажей этого фильма; я улавливаю их мысли и чувства.

Но как можно воспринимать такие вещи через фильм? Кино до сих пор не очень-то умеет передавать мысли и чувства иначе как при помощи слов или действий. Как же я читаю мысли тех, кто молчит и не двигается?

Писатели давно пытались решать эту задачу при помощи так называемого внутреннего монолога. Джойс боролся с ней на протяжении двух огромных, толстых, непроходимо сложных книг. Он был не первым, и последователей у него много. Но слова не могут передать всю полноту чувства; они лишь пытаются вызвать у читателя некое чувство-эхо, и, конечно, читатель воспринимает прочитанное лишь в пределах того, что знает и испытал сам. Поэтому каждый читатель по-своему чувствует суть Джойса и его подражателей. Эхо – лишь слабый отзвук голоса.

Музыкантам проще. При помощи голосов и огромных оркестров – или только струнного квартета – они пробуждают такие глубины чувства, о которых большинство писателей и мечтать не смеет. Взять хотя бы Вагнера – он сбивает слушателей с ног. Но даже Вагнер, с его великолепной музыкой и значительно более слабым псевдосредневековым миром, не всегда достигает успеха. Почему? Потому что произведение искусства должно быть в какой-то степени связным, но мысли, смешанные с чувствами – а именно так мы их испытываем, – затапливают нас огромными беспорядочными волнами. Творя, художник подравнивает их, достигая некоторой связности; но они все еще далеки от реальности, от мучительного хаоса, испускаемого наподобие миазмов тем, что великий поэт назвал «затхлой лавкой древностей сердца моего»[36].

И не только сердца. Еще кишок, костей, физической сущности человека, единственного вида во Вселенной, умеющего воспринимать прошлое и настоящее и ожидать будущего, – и эти дары так странно сочетаются с разумом, сердцем, телом и душой, вместе взятыми. Какого кумира сотворили мы себе из разума, понимания, столь необходимых для жизни, но висящих, как облако в небе, над физическим миром – сутью каждого из нас! Разум ничего не стоит! Чувство – много больше того, что происходит в уме; оно охватывает все существо человека целиком.

Неужели кино может то, что до сих пор не удавалось другим видам искусства? Ни за что. Исключено. Но этот фильм попытается, а мне придется смотреть и чувствовать в меру своих возможностей, ибо в моем бестелесном состоянии чувства – последнее, чем я цепляюсь за ушедшую жизнь. Я чувствую так, словно у меня до сих пор есть тело, разум и все прочее, что заставляет живущего трепетать от радости или корчиться от боли.

Но в комнате, которую мне сейчас показывают, никто не трепещет и не корчится. Вероятно, можно сказать, что эти люди преют – томятся на медленном огне в вареве своих эмоций, с некоей ужасной конечной целью. Трое, как кажется со стороны, читают; это так и есть, но чтение занимает лишь верхний слой их ума и души. Родри вроде бы углубился в любимого П. Г. Вудхауса. Мальвина читает «Сент-Эльмо», почти забытый роман времен ее юности. Брокуэлл упорно продирается через «Королеву фей»: часть ее входит в учебную программу по английской литературе Университета Уэверли, но Брокуэлл твердо намерен прочесть «Королеву» целиком, ибо уже сейчас ненавидит полумеры и теплохладность. Тетя Мин ищет фрагмент с усами Карла Второго; пазл состоит из пятисот фрагментов и ужасно трудный, как Мин постоянно рассказывает любому, кто готов слушать.

Книги и пазл занимают лишь верхний слой их сознаний, таких разных. Каждый из четверых слышит музыку, звучащую аккомпанементом к чтению и мыслям. И я, терпеливый зритель, вместе с ними читаю, слушаю и ощущаю их внутренние монологи.

(2)

ТЕТЯ МИН

(Музыка: «Вьюнок и пчела», исполняемая на банджо в стиле минстрел-шоу.)

Этот? Нет, не подходит. Это, наверно, волосы одной из девушек. Говорят, у него было много девушек. Плохо видно. У них у всех лампы, конечно, но никому не приходит в голову, что мне тоже не помешала бы лампа. Куда он вообще едет? Брокки наверняка знает, но я не смею его спросить. Он мне либо голову откусит, либо тяжело вздохнет и объяснит тоном, в котором слышится: «Бедная глупая старуха Минни». О боже, о боже, эта молодежь! Когда они еще малыши, они тебя любят, но погоди; стоит им вырасти, и они начинают вести себя так, словно терпеть тебя не могут. Даже родные дети. Брокки так ведет себя с Винни. Холодная вежливость. Не более. Что вышло не так? Почему он не любит свою мамочку, как положено сыну? Мы с Винни любили свою мамочку. Всей душой. Бедная мамочка. Натерпелась со Старым Чертом. Он умер в приюте для нищих. Пережил мамочку на много лет. Дьявол заботится о своих. Конечно, Брокки не может думать ни о чем, кроме Джулии. Что ж, так устроен мир. Так было и у нас с Гомером. «Будь моим вьюнком, дорогая, а я буду твоей пчелой…»