Убивство и неупокоенные духи

«Род, что такое индивидуальный пошив? А эти штаны, которые на тебе, они тоже индивидуального пошива из Лондона? Что, там нынче в моде заплатки на коленках?» Чего я только не натерпелся от печатников «Курьера»! Они были люди не плохие, хотя Бик Браудер и Чарли Дилэни – едва-едва лучше уголовников. Просто из другого мира. Не того, в котором я вырос. Пятнадцать лет, только что с корабля… Наверно, это объявление было самой большой неправдой, что патер себе позволил за всю жизнь… Он никогда не был настоящим портным, а «обучение в Лондоне» сводилось к нескольким приемам, которые изредка показывал ему дядя Дэвид. Но ему нужна была работа, и он, видимо, решил, что как неудачник должен вернуться к самым истокам, то есть к портняжному делу. Выглядел жалко. Но разве я мог сказать об этом вслух? Собственному отцу? Немыслимо… Я многим иммигрантам помог в свое время. Я знаю, что они чувствуют. Горечь расставания с домом, встреча с новой страной с самой худшей стороны, со дна… Мне не забыть первый день в «Курьере». Мы с Лансом прибыли в субботу, под вечер, и дядя Джон сказал, что у него для нас есть работа, и прямо в понедельник утром мы приступили. Я боялся до потери пульса. Я – мальчишка в типографии, так называемый чертенок, а я в жизни не видал печатного станка. Начал Дилэни: «Возьми-ка ведро щелока и отскреби писсуары». Так всегда делали с новым учеником. Первым делом ему давали самую мерзкую работу, чтобы смирить как следует. Словно я нуждался в смирении! От щелока у меня облезла кожа на руках, а от вони тошнило. Печатники. Большие любители пива. Моча зловонная. А потом: «Сходи-ка на рынок да принеси нам фруктов на ужин». – «Каких фруктов, сэр?» – «Любых, педрила ты безмозглый». – «А можно мне получить деньги на фрукты, сэр?» – «Ты что, думаешь, мы за них платим? Хватай что сможешь и беги, а если попадешься, не говори, что ты отсюда, или я тебе башку проломлю». И я воровал, и меня это почти убило. Вор! До чего я докатился! Может, в аду и хуже, чем было мне в ту первую неделю в «Курьере», но вряд ли. Дело не только в ругательствах, непристойной брани и постоянных сальных шутках о женщинах, не только в плевках табачной жвачки и вони мужчин, которые, похоже, никогда не мылись. Дело было в том, что в нашей молельне называли богооставленностью. В страхе, что Бог меня покинул. Тогда я и узнал, что у Него два лица. Я сменял веслианскую конгрегацию на профсоюз печатников… Такой была моя Канада. Вот тебе и поля пшеницы с фермером в элегантных бриджах. Мы с Лансом жили у дяди Джона и тети Полли. И каждую неделю отдавали им бо́льшую часть своего жалованья на покупку мебели для нашего дома, к тому времени, когда матер, патер и сестры приедут в Канаду вслед за нами. Они приехали через год с лишним. И прямо перед их приездом мы попросили деньги у дяди Джона, а он сказал: «Не волнуйтесь, мальчики, я разберусь с вашим отцом». И больше мы об этих деньгах не слышали. Он их потратил, проклятый старый негодяй. Ну что ж… он был неплохой человек, только ненадежный в смысле денег. Когда мы рассказали патеру, он очень расстроился, но ни единым словом не упрекнул Джона Джетро. Ведь дядя Джон был братом матер, и патер не хотел ее огорчать. Я не рассказал об этом ни одной живой душе. Даже Вине. Обмануть двух мальчишек – ну как он мог? И ведь он стоял выше нас во всех отношениях. Гораздо лучше образован. Но образование, кажется, никак не помогает в денежных делах… Взять вот Брокки. Он по-настоящему смышленый, надо думать. Во всяком случае, Джимми Кинг меня в этом уверял. Но он, кажется, готов пожертвовать своим будущим ради этой проклятой Джулии. Что он в ней нашел? Дурацкий вопрос. Что мы вообще можем разглядеть в чужих отношениях? Но любовь ли это? Похоже, он просто втюрился. Он ее раб. Думает, что я не вижу, но я вижу. Может, потому, что и сам пару раз бывал рабом. Возможно, это семейное. Может, мы переоцениваем женщин? Все бы ладно, но у Джулии в семье наследственная душевная болезнь. Мать. Старый дед. Они не сидят под замком, но мы не сажаем людей под замок, если семья обеспеченная. В этом случае считается, что они не сумасшедшие, а невротики. То есть до тех пор, пока они не подожгут дом или не начнут гоняться за кем-нибудь с ножом. Как Уильям Макомиш. Вот он – славный образец невротика! И наверно, мне следует понимать, что Брокки и его внук тоже, а не только патера. Это в крови… Может, это проглядывает и у Вины? Нет, ерунда. Более уравновешенной женщины, чем она в молодости, я не встречал. Сейчас, конечно, все стало по-другому. Ей, бедняжке, приходится переносить такую тяжелую хворь, а это разъедает и душу, а не только тело. Она не невротичка, но несет слишком тяжкую ношу… Ведет ли Брокки аморальную жизнь? Зашел ли он слишком далеко с этой девицей? Это может быть ужасной ловушкой, и мужчина не всегда бывает виноват. Это ужасно опошляет. Принимает ли он меры предосторожности? Не поговорить ли с ним? Он наверняка надо мной посмеется. Если женщина сразу после выпьет стакан очень холодной воды, это помогает. Мы с Виной всегда так делали. Контроль рождаемости… Почему она так ненавидит Старую Родину? Каждый год я прошу ее поехать со мной в Белем. Но после первых нескольких лет она стала говорить, что ей это не под силу. Я знаю, она не хочет, чтобы и я ездил. Но я езжу и живу там один – или беру с собой Брокки, – и я клянусь, эти поездки спасают мне жизнь. Покой, счастье, блаженный отдых от чужих болезней и от старухи Мин… Мин. Это ведь тоже семейное. У нее точно винтиков не хватает, вот что. Она думает, я не видел ее очередного припадка вчера за ужином… скребла рукой в блюде с горчичными пикулями… Хорошенькая у Брокки наследственность – астма и с отцовской стороны, и с материнской. Petit mal, который в любую минуту может перейти в grand mal. Разорение. Банкротство. Разочарование и ожесточение сердца. Эта ужасная беда с Мальвиной… Хватит! Вернемся к Вудхаусу.