Убивство и неупокоенные духи

Что янки об Англии знают?

Нет, это не Англия. Даже не вудхаусовская страна Нетинебудет. Старая Родина. Страна, которой никогда не было. Как там ее называют в тех стихах? Земля потерянной отрады…[39] Но что она была такое, если вдуматься? Жизнь не столь прекрасна, рваные штаны и все такое. Грязные байки портных, которые я не должен был слушать. Помойка Боуэн, который околачивался по Лайон-Ярду и был готов выпить стакан собственной мочи за пенни. Сколько пенсов он сшиб с мальцов вроде меня, желающих посмотреть, умрет ли он, – нам говорили, что это смертельно. Мы с Фредом Ффренчем скинулись по полпенни, на пробу. И удостоверились, что там в самом деле моча, что он не подменил ее пивом незаметно для нас. Умер ли Помойка? Нет, конечно. Он и дальше жил и пил мочу. Лиз Дакетт и жокей Джек… Про них я тоже кое-что знаю, это уж точно. Они грешили, но грех, видно, шел им на пользу. Бедная старуха Лиз. Патер посылал ей деньги, которые не мог себе позволить, каждый месяц, потому что она осталась нам верна, когда мы бедствовали. До самой ее смерти. Ланс ей сроду гроша не послал бы. Он ожесточился. А может, просто поумнел. Когда я ему об этом сказал, он ответил: «Я никогда не помогаю слабым». Жестко. Но в этом есть определенный смысл. Слабого не сделаешь сильным, как ему ни помогай. Лиз была добрая душа. Умерла наверняка от сифилиса – любому было видно, к чему идет дело. Но даже сифилитики порой хотят есть… Борьба, борьба, борьба. В борьбе прошли мои годы. Брокки смеется, когда я так говорю. Наверняка тебе хоть иногда перепадало веселья, говорит он. Но я в беседах с ним напираю на трудности. У него жизнь была и есть легкая. Образование. Впрочем, он, кажется, в этом смысле одарен. Не могу сказать, что сам получил образование, – я только поднабрался того-сего на жизненном пути. Иногда я удивляюсь, насколько больше знаю, чем люди, у которых были возможности не чета моим. Поэзия. Я всегда любил стихи. Хотя Брокки называет те, что мне нравятся, слащавыми. «Парень из Шропшира». Да, во многих стихах я узнаю себя, хотя жил не в Шропшире, а рядом. Парень из Монтгомеришира. По другую сторону Рикина. И Бриддена[40].

Я помню синие холмы,
Поля и колокольни[41]

.

Но это было уже после. Когда я взялся за образование. Я не сомневался, что оно должно быть мучительным… Что за книги я покупал! Классиков из десятицентовой серии. «Послания к самому себе» Марка Аврелия. Она была первой, и осталась у меня до сих пор. Где-то лежит. Но я не продрался дальше третьей страницы. Джимми Кинг рассказывал, что Марк Аврелий был стоик и крепкий орешек. Проповедовал отстраненность от внешнего мира и братство всех людей. Как будто я мог отстраниться от внешнего мира! Приходилось барахтаться изо всех сил, чтобы он меня хотя бы не сожрал. Но вот братство всех людей – это да. Это мне больше понравилось, чем христианская любовь, которую проповедовали методисты. Она мне всегда казалась подозрительной. Можно любить брата, но не обязательно пресмыкаться перед ним и облизывать его язвы, как Франциск Ассизский. Его я тоже пытался читать. Сумасшедший. Я даже «Критику чистого разума» Канта купил. Она была подержанная, но все равно стоила целых семьдесят пять центов. Ни слова не понял. Это меня убедило, что я в самом деле глуп. Но я все же как-то выплыл. Жаль, что не довелось получить настоящее образование. Хотя, если посмотреть на Джимми Кинга – он профессор, но что толку от всех его знаний? Он клянчит у меня деньги в долг. За всю жизнь не отложил ни пенни. А я работал! Вечерняя школа. Тяжкая пахота после целого дня в «Курьере». Но именно там я открыл для себя книги, которые мне действительно нравились. Поэзию. Из моих соучеников мало кто любил поэзию – их в основном интересовало бухгалтерское дело и стенография. Я изучал то и другое, но в промежутки втиснул литературу. Теннисон, Суинберн. Поэзия, ближайшая к музыке. Кажется, у меня поэзия и музыка заняли место религии. И до сих пор занимают, наверно, хоть Брокки и называет мою поэзию и музыку дешевыми. Как легко образованная молодежь отбрасывает то, что служило нам опорой! Религия для меня иссохла. Словно букет, который высох и превратился в шелестящий труп самого себя, – Вина ставит такие на всю зиму и называет их бессмертниками. Пылесборники. Поэзия и музыка… Музыка, конечно, та, что была у нас дома. Мод отлично играла. Церковная органистка в семнадцать лет. Могла что угодно сыграть с листа. Какие концерты у нас бывали в воскресенье вечером! Мы все пели. У меня и Ланса лучше всего выходило «Сторож, сколько ночи?»[42]. Это дуэт. «Все нутро перетряхивает»[43], как выражался какой-то персонаж у Гарди. Я был пугливым, отчаявшимся Вопрошающим, тенором, а Ланс отличным басом пел партию Ободряющего.