– О, детка, – воскликнула я, стараясь, чтобы мои слова напомнили ей наши объятия. Я так и видела, как Мия стоит посреди гостиной в доме своей бабушки, а Джейми, вздернув брови, прижимает трубку ей к уху, заставляя повторять фразы, которые они заранее отрепетировали.
– Мия, мне очень жаль, что тебе через все это приходится проходить, – сказала я, и Джейми забрал у дочки телефон.
Его голос представлял собой нечто среднее между рычанием и шепотом.
– Я скажу ей, что ты ее увозишь, чтобы мы с ней больше никогда не смогли увидеться, – грозил он. – Надеюсь, ты это понимаешь. Что ты ужасная эгоистка и тебе все равно, что она меня больше не увидит. Она поймет. Она возненавидит тебя за это.
Я попыталась представить себе большие темные глаза Мии, которыми она смотрела на него в этот момент, пока он говорил. Я знала, как Джейми выглядит, когда злится, как белые брызги слюны оседают у него на губах, обнажающих кривые зубы.
– Я хочу еще поговорить с Мией, – заявила я, не желая его слушать.
Когда Мия взяла трубку, голос у нее был счастливый.
– Ты купила мне розовые ковбойские сапоги? – спросила она, снова став собой прежней.
Я улыбнулась.
– Да. Как и обещала.
Я рассказала ей про магазин, в котором есть целый отдел розовых сапожек: там я нашла пару и для нее, а еще – мягкую игрушку, лошадку.
– И коробку для ланча с ковбоем!
Когда мы снова созвонились с ней два дня спустя, она показалась мне растерянной. Она не знала, где ее отец, хоть я и звонила на его телефон. До меня доносились взрослые мужские голоса и смех, но Мия сказала, что не знает, кто это такие. Я пожалела, что не взяла ее с собой, но в этом случае, думаю, мы вряд ли бы вернулись. Я представляла, как мы спешно подыскиваем себе жилье и пишем заявление о переселении в местном суде. Представляла, как проводим остаток лета, валяясь на солнышке, обходя местные холмы и реки.
Однако я впервые за последние пять лет вырвалась на каникулы и старалась выжать из них максимум. В субботу я отправилась на фермерский рынок. Там было множество ребятишек возраста Мии, в том числе девочек в растерзанных балетных пачках и со спутанными волосами. Я могла бы свободно гулять с ней, в майке с открытыми руками, не пряча своих татуировок, а Мия красовалась бы в пластиковых босоножках на каблуках и карнавальном костюме. Мы отлично вписались бы в местное общество. Никто не стал бы косо на нас смотреть, как постоянно происходило в Вашингтоне. Мия могла бы поиграть с этими малышками, карабкающимися на скульптуру рыбы. Это мог бы быть наш дом. Эти люди могли бы стать нашей семьей. Я была в этом уверена.
По дороге домой я сидела в машине без музыки, слушая шум мотора. По мере приближения к Вашингтону у меня все сильнее теснило сердце, словно я еду не в том направлении. Все восемьсот километров пути события прошедших пяти лет прокручивались у меня в голове. Я видела, как Мия делает свои первые шаги в приюте для бездомных. Заново ощущала свою тревогу и отчаяние от того, что не могу дать ей надежный дом. Вспоминала все наши перипетии. Автомобильную аварию. Холодные ночи, когда мы спали на раскладном диване в студии. Возможно, автор
Несколько месяцев спустя, через пару дней после Рождества, с Мией на заднем сиденье я снова катила через горы к Миссуле.
– Видишь огоньки? – спросила я, приглушив радио и указывая на мигающие звездочки в долине. Я поглядела в зеркало заднего вида и увидела, что Мия в своем детском кресле качает головой.
– А где мы? – спросила она, оглядывая заснеженные холмы за окном.
Я сделала глубокий вдох.
– Мы дома, – сказала я.
После пяти лет постоянных переездов мы с Мией постепенно привыкали к оседлой жизни. Когда мы переселились, ее отец надолго куда-то исчез. Он не отвечал на телефонные звонки, не показывался в видеочатах, из-за которых мы столько спорили с ним, составляя план его общения с Мией. Я не знала, как объяснить дочери происходящее.