Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири

В тобольской тюрьме я познакомился и разговаривал много раз с Йосифом Михайловичем Рыбицким. Это был совсем еще молодой человек, на вид лет восемнадцати или разве чуточку постарше. Он родился и вырос в Варшаве, в семье довольно состоятельной; окончил курс среднего учебного заведения; пробыл несколько месяцев студентом варшавской главной школы; со мною разговаривал по-русски и владел русским языком довольно порядочно. Он был воспитан, очевидно, в страхе божием: молился утром и вечером; молитва была не так продолжительна, как у жмудинов, но и не так суммарна, как у ремесленников (не говоря уже об интеллигентах). Относился с особым уважением к Стецкому[144], ксендзу из Варшавы, который, впрочем, пользовался почетом и между всеми вообще поляками.

В 1861 г[оду] при начале волнений, предшествовавших восстанию, положение дел в Царстве Польском было для русских властей настолько неутешительно, что власти сочли полезным пригласить некоторых уважаемых представителей польского общества Варшавы к учреждению особого комитета, который получил название «делегации», и которому было предоставлено принимать меры к поддержанию порядка в Варшаве. Делегация просуществовала несколько недель и действовала вполне успешно, опираясь почти исключительно на чисто нравственную силу — на сочувствие польского общества. А когда русские власти почувствовали, что в их распоряжении находится уже достаточное количество войска, и всякое проявление непокорности можно подавить уже силою оружия — тогда делегация была упразднена. Приблизительно в таком роде рассказывали мне об этом эпизоде Рыбицкий и некоторые другие варшавяне. Ксендз Стецкий был в числе делегатов. Мне говорили, что русские власти не имели никаких доказательств о прикосновенности его к восстанию, но хорошо помнили, что он — один из делегатов, и порешили, что этого человека, имеющего влияние на своих сограждан, безопаснее будет упрятать подальше; и упрятали в Сибирь.

Красивые голубые глаза ксендза Стецкого смотрели умно, проницательно, с некоторою важностью, но вместе с тем благосклонно и, так сказать, снисходительно. На вид ему было лет около тридцати пяти. При собеседованиях со мною сам он говорил по-польски, но мои русские реплики понимал, по-видимому, вполне хорошо. В разговоре со мною Стецкий распространился на ту тему, что полякам и русским следовало бы жить подружнее; эту мысль он обосновывал не соображениями о будущем, как Левандовский — нет; он оставался в пределах настоящего: «У нас наклонности не одинаковы, и один народ пополнял бы недочеты другого. Мы, поляки, народ земледельческий, а у вас, у русских, большие способности к торговле; одно к другому, вышло бы хорошо». Я возражал, что огромное большинство русского народа занимается земледелием; что он приписывает русскому народу выдающиеся способности к торговле на основании, вероятно, наблюдений над десятью, двадцатью купцами, торгующими в Варшаве; они, может быть, замечательные коммерсанты, но нельзя же мнение о целом народе основывать на наблюдении, относящемся к такой маленькой горсточке людей. Впрочем, закончил я, дружелюбных отношении я тоже желаю, как и вы, и думаю, что дружелюбные отношения установятся, но только очень нескоро; пока солнце взойдет, роса глаза выест.

15

Вышедши однажды на тюремный двор, я увидел новую фигуру необычного типа: красивый брунет лет, по-видимому, тридцати, одетый так изящно, что его туалет представлялся каким-то сверкающим, режущим пятном на сероватом фоне наших тюремных халатов, свиток, чамарок, курток и проч[его]; около него несколько поляков, разговаривают с ним почтительно, как подчиненные с начальником. Спрашиваю Рыбицкого: Кто это? — Жихлинский[145]; вчера привезли из Варшавы; он поместился на дворянском коридоре. Служил в армии Американских Соединенных Штатов, у северян. Не знаю, долго ли служил; а только при оставлении службы имел чин капитана, и американское правительство назначило ему пенсию, и пенсию-то, говорят, не маленькую. Приехавши на родину, он был назначен предводительствовать отрядом, который именовался «Дети Варшавы». — Предводитель отряда? Как же это военносудная комиссия выпустила его живого? — То-то и есть, что многие недоумевают. Говорят разное. Кажется, дело тут нечистое. Есть тут у нас люди уважаемые; станут доискиваться, как и что. Поляки, разговаривавшие с Жихлинским почтительно, как подчиненные, были действительно его подчиненными в недавнее время: служили в отряде, которым он предводительствовал.