Участники

– И это, как считается, так возмутило жителей, что они вышли на площадь, и начались массовые беспорядки, столкновения с полицией, которые в конце концов привели к тому, что сегодня мы знаем как «арабскую весну».

– Хорошо. Допустим. Но я все равно не вижу связи с тем, что мы делаем сейчас.

– Как думаешь, политические акторы в России осознают, что они делают?

– Эм… это очень общий вопрос.

– Мы не торопимся.

– Ну я думаю, что осознают. То есть принято считать, что машина власти – это такой очень связный механизм, в котором все более-менее работает вместе, у которого есть цель, и все части эту цель осознают и понимают, но на самом деле это отдельные акторы, которые добиваются своих корыстных целей в рамке того, как им кажется, как устроена система.

То есть они сами понимают, что они делают и зачем. Другой вопрос, что они ведут себя как акторы частные с краткосрочным планированием. Поэтому и кажется, что они не понимают, что система рушится. Если «хаос – это лестница», то любой готов по этой лестнице взбежать ради того, чтобы получить свою часть пирога, возможно поубивав по дороге тех, кто ему мешает.

– То есть?

– То есть они не политические акторы, потому что не ведут себя так, но они акторы, которые используют политические инструменты для достижения своих частных целей. Поэтому и кажется, что в России есть политика. Вот же люди, которые пользуются этими инструментами, значит, что-то есть. Должно быть.

– Именно. А как ты думаешь, если этим политическим акторам, которые, скорее всего, верят, что они настоящие политики, сказать что-то, что они воспримут как политическое высказывание – они его услышат?

– Меняем ли мы систему, или система меняет нас? Так. Хватит. Это не ответ на мой вопрос. Что ты намерена сделать?

– Я намерена его сжечь.

Я замираю в паузе. Не чтобы осмыслить услышанное. Я прекрасно услышал и понял, что она сказала. Я просто не понимаю, что я могу сейчас сказать.

– Маша. Ты собираешься убить человека?

– Представим себе, что ты стоишь у железнодорожных путей и видишь, как по ним несется неуправляемый поезд. Ты оглядываешься и вдруг замечаешь, что к этим железнодорожным путям привязано пять человек. У тебя нет времени их отвязать, ты не успеешь позвать на помощь. Все, что ты можешь сделать, – это перевести стрелку, и тогда вагон поедет по другому пути.

Но вдруг ты замечаешь, что и на другом пути лежит привязанный человек. Но всего один.

Что ты будешь делать? Переведешь ли ты стрелку?

– Маша. Мы не в задаче про вагонетку. Тем более, что у тебя какая-то извращенная версия, в которой ты решила сжечь людей еще до того, как к ним приедет этот вагон.

– Нет. Не людей. Я собираюсь сжечь сам вагон. Это тоже решение.

Но не просто сжечь. Я хочу, чтобы это стало иконой.

– Маша. Ты хочешь убить живого человека. У которого, я напомню, кстати, есть жена.

– Ну ты же видел видео.

– Ну так это видео будет доказательством на суде.

– Никакого суда не будет, пока вагон не остановишь.

Понимаешь, в задаче про вагонетку все всегда говорят, что это выдуманная история, которая невозможна в реальности, но это не так. Это реальная история. У тебя толпы народа привязаны к рельсам, а по ним туда-сюда катаются безумные, неуправляемые вагоны, в которых сидят люди и решают свои вопросики.

Дело не в моей кровожадности. Ты не должен думать обо мне как о чудовище, которое получает удовольствие от страданий другого. Нет. Я отдаю себе отчет в том, что я делаю. Я знаю, что нет ничего ценнее человеческой жизни, и поэтому, принимая такое решение, я понимаю, как именно я поступаю.

Здесь дело в другом.

Не все такие, как ты. Не все такие, как я. Пусть все остальные ходят и уговаривают. И это правильно. Добрым словом можно добиться многого. Но я выбрала доброе слово и револьвер. Вот прямо сейчас и сегодня. И если я сделаю это сегодня, то завтра доброе слово будет звучать громче и слышать его будет больше народу.

– Это, блять, какое-то безумие.

– Ну не без этого.

Ну хорошо. Давай так. Знаешь, почему ты никак не можешь дописать свой бесконечный роман, а снова и снова его переписываешь? И почему тебя тошнит от любой художественной литературы и тебе кажется, что это все сплошное надувательство, клише, слишком просто и банально?

Не знаешь, нет?

Потому что мы живем в ситуации эпистемологического разрыва. Твоего любимого. Того самого перехода от теоретического описания к революционной практике, как заповедовал нам Маркс. У нас есть план действий, но нет языка описания. Поэтому любое описание кажется таким убогим и заранее устаревшим. И ты это понимаешь. Сейчас время действия, а не обсуждения.

Так понятно?

В конце концов мы приезжаем. Мы едем некоторое время с выключенными фарами по дорожкам парка и останавливаемся в тени деревьев. Это памятник погибшим во Второй мировой: кривая гранитная плитка, клумбы. Полукругом расположена массивная бетонная конструкция, на которой изображены солдаты, ордена, танки и самолеты, карта СССР. По краям выбиты имена погибших.

Мы выходим из машины.

Стоит глубокая ночь.

– Здесь, – говорит Маша. – Давай оттащим его в центр, – говорит она.