Участники

– Джордж! – кричит Маша из ванной.

Я выглядываю в коридор и вижу ее в клубах пара. Она в халате, с полотенцем на голове стоит в проеме ванной, мажет лицо ватным диском.

– Марта?

– Да, Джордж. Ты сварил кофе?

Я наливаю кофе в небольшую фарфоровую чашку, добавляю сливок и несу Маше.

– О, спасибо, любимый.

Она берет чашку, отпивает глоток и ставит чашку обратно на блюдце, которое я все еще держу в руке, после чего перехватывает мою вторую руку с сигаретой и делает затяжку, не вынимая сигареты у меня из пальцев.

– Прическа будет как у Элизабет Тейлор?

– Да, но платье как у Бетт Дэвис из «Все о Еве».

– Ты никогда не задумывалась, почему в поп-культуре маньяки-социопаты так любят классическую музыку?

– Кто, например?

– Ганнибал Лектер.

– Это понятно. А еще?

– Ну не знаю. Доктор Мориарти у Гая Ричи в «Шерлоке Холмсе». Он там Холмса пытал под Шуберта.

– А. Да. Помню. – Маша нанесла тональный крем, обозначила скулы и теперь рисует стрелки на глазах.

– Возможно, это не проблема классики. Это проблема поп-культуры.

– Джеймс Бонд еще однажды накрыл встречу какой-то преступной организации на «Тоске».

– Поп-культуре надо показать свое отличие от высокой культуры. Она делает это таким способом. Мы простые люди, у нас простые понятные развлечения. А они люди извращенные – поэтому их развлечения такие.

Маша выводит вторую стрелку и смотрит, насколько симметрично получилось: вертит головой из стороны в сторону, не отрывая глаз от отражения в зеркале.

– Пойду оденусь. – Она каким-то всеохватным, единым жестом складывает всю разложенную в ванной косметику в сумочку и уходит в спальню.

Я ухожу на кухню, чтобы потушить сигарету и поставить чашку.

– Какое? – спрашивает Маша.

Она стоит в коридоре с двумя платьями на плечиках.

Одно черное, из блестящего шелка. Второе винтажное, в цветочек, с воротничком и пышной юбкой ниже колена.

– А куда мы идем?

– Да. Ты прав.

Она уходит обратно в спальню, я иду следом за ней.

На идеально ровной кровати лежит черное платье. Второе висит на дверце шкафа. Маша сидит на кровати. В руке у нее черная лакированная туфля на шпильке. Она пытается надеть ее и параллельно ищет под кроватью вторую.

– Где вторая-то…

Она перегибается через край, заглядывает под кровать и в конце концов падает куда-то назад. Мне видна только рука с туфлей, которую она так и не смогла надеть. Она держит ее высоко, как будто переходит реку.

– Блять.

Выныривает и, сидя на полу, поправляет прическу, потом выбирается из-за кровати и встает во весь рост перед зеркалом.

Худое, гладкое белое тело, упругая грудь, кружевное белье телесного цвета: как будто грудь и бедра в затейливом загаре. Она упирается руками в бока и вертится в разные стороны.

После чего снова садится на кровать и надевает туфли. Черные лаковые, на высоком каблуке.

Она стала выше, ноги удлинились, грудь еще больше выдалась вперед, ягодицы округлились, взгляд слегка надменный, подбородок выше. Она через плечо смотрит на меня.

И даже речь меняется. Она теперь говорит тише, спокойней, не так сильно интонируя, немного лениво. Жесты, сопровождающие то или иное слово, становятся мягче. Руки как бы набирают силу, но привычную силу. Она всегда управляла, это очень естественно для нее.

Минут пять она сушит волосы феном и что-то мне кричит.

Потом немного расчесывает их и пылит лаком для волос. Она стоит согнувшись, опустив голову вниз и пылит лаком. Потом выпрямляется, закидывая волосы назад, и поправляет все руками.

– Помоги. – Она берет платье, бросает плечики на кровать, расстегивает невидимую молнию и, переступив ногами через край, подтягивает лямки к плечам. Вначале ткань как будто не знает, что и делать, но в последний момент все вспоминает и ложится на тело идеальной ровной нефтяной пленкой, слегка поблескивающей и переливающейся при движении.

Я застегиваю молнию. Маша оправляет подол и снова смотрит на себя в зеркало.

– Нет. Не так.

Она тянет руки за спину, щипает себя между лопаток и через секунду уже стоит без бюстгальтера.

Стало еще лучше.

Ладони ложатся на бедра, пальцы красиво охватывают талию, она слегка выгибается назад и позирует зеркалу.

– Да. Так определенно лучше.

Выглядит она потрясающе.

– Очень хорошо.

– Ну и отлично. Пошли.

Перед выходом из дома она красит губы яркой красной помадой.

Мы снова в машине.

– Куда теперь?

– В супермаркет.

– Серьезно? Ты не шутишь? Сигареты и шампанское?

Маша смотрит на меня искоса. – Ну почти.

В супермаркет Маша уходит одна и возвращается минут через пять с пакетом. Ставит его на заднее сиденье, и мы снова едем.

– Ты скажешь мне, что ты хочешь сделать?

– Как однажды сказал Ницше, и, я думаю, правильно сказал, «падающего подтолкни».

– Что это значит?

– Ты помнишь, как началась «арабская весна»?

– Протестующие вышли на площадь Тахрир?

– Да. Но помнишь, почему они вышли?

– А там разве было какое-то особое начало?

– Да. Считается, что началом послужило одно событие. Торговец фруктами, к которому в очередной раз пришли полицейские, набрали фруктов и ушли, не заплатив, вышел на площадь Тахрир, облил себя бензином и поджег.

– Сам себя?

– Да.

– И?