Учебник рисования

— Не будет у вас власти! То, что вы называете историей, есть единый миг — и он пройдет, сгинет без следа. И вы сгинете вместе с ним. И ваши злобные планы, и ваше тщеславие, и ваша гордыня — канут в забвение. Потому что нет другого права, кроме права завета, нет другой истины, кроме духа добра и справедливости! И наказаны будут грешники, возомнившие, что подменят завет своей ложью и корыстью! Проклятием великим прокляну вас!

И снова потряс Рихтер своей старой рукой в воздухе, но Луговой устоял — не испепелила его молния. Иван Михайлович смотрел на Рихтера и смеялся.

— Грядет четвертый проект истории, — сказал Рихтер. — Он близок! Вы испоганили искусство, мораль, науку, вы уничтожили три великих исторических проекта! Но грядет четвертый! Он сбудется. Не под силу вам его остановить. Иоанн Богослов возвестил о нем на острове Патмос, но говорю вам ныне: исполнится по слову его! Трепещи, мировой зверь, этот проект мировой истории тебе не по зубам! Все слезы невинных припомнятся тебе, все души загубленных восстанут из пепла, все праведники и невинно убиенные будут тогда вершить свой последний суд!

— А у вас неплохо получается! — сказал Луговой сквозь приступы лающего смеха. — Тренировались?

— Они спросили меня, поведу ли я народ за собой, — сказал ему Рихтер, — и я не колебался. Я знал, придет время — и я поведу людей! Теперь я уверен, пробил час!

— И вы действительно думали — нет, прошу вас, скажите! — Луговой продолжал смеяться. — Вы действительно думали, что сможете — смешно сказать — править? Нет, вы серьезно?

И Рихтер ответил:

— Но кто же, если не я? Да, разумеется, это мой долг. И власть принадлежит мне по праву.

— Вы сумасшедший, — сказал Луговой. — Вам лечиться надо.

Глядя на седого и сгорбленного Рихтера, на жалкого старика, которого он определил в сумасшедший дом, Луговой улыбнулся. Это была такая улыбка, что не отменяет серьезности диагноза, но показывает относительность бытия вообще. Вы сумасшедший, я здоровый, все в целом устроено забавно — вот что говорила эта улыбка. Чиновники часто так ухмыляются, подписывая бумаги, — и отчего бы им не улыбнуться. Улыбнулся и Луговой. И Рихтер улыбнулся ему в ответ. Странной была эта улыбка — Иван Михайлович не ожидал увидеть ее на больном лице старого философа.

Рихтер откинулся на стул и распрямил спину. Улыбка скользнула по его губам — легкая, надменная улыбка. Улыбка появилась неожиданно — и осветила лицо. И сила и молодость вдруг вернулись в облик Соломона Моисеевича. Точно сила, спавшая в старом теле, вдруг нашла выход и высветилась улыбкой на лице, точно величие, ленившееся обозначить себя, вдруг явилось в облике ученого. Не было нужды являться величию, оно дремало; можно было решить, что его и нет вовсе. Вот оно решило себя показать — и не стало ничего вокруг, что могло бы соперничать с этим величием. Некогда женщины сходили с ума, глядя на Рихтера, — и теперь стало понятно, от чего они сходили с ума. Точеные черты, что до поры комкала старость, приобрели остроту. Перед Луговым возник властный мудрец, спокойный и гордый. Рихтер смотрел презрительно — и улыбка скользила по его красиво очерченным губам. Не воровская усмешка, не подлое светское хихиканье, не хамская ухмылка буржуя — Рихтер улыбался спокойно и властно, зная, что за ним сила и красота. Так улыбался молодой красавец Рихтер, смотря в лицо ловким пролазам — Потапу Баринову и Савелию Бештау, которые зазывали принять участие в перспективном издании. Так улыбался гордый Рихтер, когда его выгоняли с работы и исключали из партии. Так улыбался Рихтер судьбе всякий раз, когда та сомневалась в его избранничестве. Надменный красавец, с волной седых волос, с высоким лбом и твердо очерченными губами — губами, которые он изогнул в презрительной усмешке, — откинулся на спинку стула и глядел на Лугового издалека. Итальянский художник Микеланджело пытался передать эти черты в пророках, но мало кому из смертных доводилось видеть такое лицо наяву и вблизи.

Луговой отшатнулся — кто бы не отшатнулся на его месте?

— Ничтожество, — сказал ему Рихтер, — мелкое злое ничтожество. Празднуете победу? Считаете, что ловко придумали? Ошибаетесь. Вы не думали никогда. Вы не умеете думать. То, что вы называете мыслями, — есть воровской расчет, цена ему невелика. Вы полагали, что отменили мысль, оттого, что сами думать не умеете. Но мысль никогда не останавливалась. Я воспитал людей, которые уничтожат вашу бесовскую мораль. Я вдохнул в них душу и мысль — и будущее за ними.

Рихтер произнес эту тираду спокойно и устало, а закончив говорить, опять ссутулился.

— Будет суд, — закончил он, — и это будет суд правый и окончательный, — на этом силы Рихтера иссякли, гордый взгляд его потух.