Хотя возраст настойчиво брал своё, какое-то время Фаня ещё служила фельдшером в больнице скорой помощи, но домашнюю практику прекратила – это было нынче строжайше запрещено и грозило ужасными бедами, о которых даже шёпотом говорить не стоило. Возможно, случаи такие в обстановке особой секретности всё-таки были: кто ж, как не Фаня, выручал самых разнесчастных, одиноких и покинутых? И теперь почти за символическую плату… Но кто это докажет? Глашка из нижнего этажа ей помогает? Да нет, нет, боже упаси! Глаша просто приходила по старой дружбе варенье варить в глубоком медном тазу.
Как-то раз в сумерки к Фане на веранду поднялись две посетительницы. Одна из них была хозяйке знакома – учительница в соседней школе.
– Вот, Фанечка Юдковна, дочка моя, Ленка… – тихо вздохнула гостья, присаживаясь на краешек табурета в Фаниной прихожей, превратившейся в тесную кухоньку, – неполных пятнадцать – и уже… Помогите непутёвой.
Фаня оглядела непутёвую дочку учительницы, стоящую перед ней.
– Косу с детства, выходит, ещё не резали? – поинтересовалась Фаня, взвешивая на руке толстую чёрную девчачью косу.
– Не, – не поднимая глаз, еле слышно проговорила щуплая девушка, – не резали.
– И кто ж этот герой? – ехидно продолжала Фаня, наклонив голову и пытаясь заглянуть Ленке в глаза.
– Не говорит, – опять вздохнула учительница после короткой паузы. – Ревёт, но не говорит…
– Вы, Тамара Борисовна, подождите здесь минутку, мы в столовую пройдём, – Фаня увела девушку в комнату. Учительница так и осталась сидеть на табуретке, глядя перед собой в растрескавшуюся побелку кухонной стены и не решаясь встать.
– Вот что, – сказала Фаня, возвращаясь минут через двадцать, – худая она, поэтому на ней не видно, но делать уже поздновато… и я не хочу. Нужно оставлять.
– Да что вы говорите?! – громко всхлипнула учительница, тут же прикрывая себе рот рукой. – И никак нельзя?..
– Никак, – отрезала Фаня, – но думаю, что всё будет хорошо. Я в больнице договорюсь: есть надёжные доктора, и я сама при том обязательно буду. Только надо в другую школу перевести, чтобы разговоров было поменьше. А самым ретивым мы рты позакрываем: и у них бережно хранимые секреты найдутся. Я подноготную у половины города знаю. И в гороно есть нужные люди… Про своего героя она мне рассказала, гоняться за ним не стоит, без него справитесь. И не донимайте эту дурынду вопросами. Не она – первая, не она – последняя. Такая жизнь…
И снова с флагами и транспарантами мимо регулярно двигались хорошо организованные трудящиеся массы, так же организованно и массово заходя облегчиться во двор, попавшийся им по дороге в коммунистическое далёко и к трибунам центральной площади. И хотя в глубине двора виднелся туалет из серых шлакоблоков, мужчины поливали стены дома, а дамы присаживались под той самой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж. Транспаранты и флаги ожидали в некотором отдалении, прислонённые к стенам. Запах усиливался.
– Как там ваш наследник непутёвый? – спрашивала Фаня у Тамары Борисовны, приходя в школу за своей младшей внучкой.
– Толик очень даже путёвый! – расцветала учительница. – Умный мальчик растёт. А Ленка устроилась работать в домоуправление. Замуж вышла, муж хороший, Колей зовут, Толика усыновил. Сейчас Лена второго ждёт, сильно поправилась. Про вас она с таким уважением всегда вспоминает. Толик, говорит, вырастет, непременно про Фанечку Юдковну ему расскажу, он поймёт.
– Да бросьте, ничего он не поймёт, – махала рукой Фаня, прощаясь, – что они понимают?
С годами дом сильно просел: первый этаж, в котором когда-то хранилась утварь и обитала прислуга, а теперь квартиросъёмщики, частично ушёл под землю. Полы из длинных крашеных досок прогнулись; когда их мыли, к центру комнат стекала вода, туда же скатывались катушки с нитками, детские мячики и машинки. Щели поглощали не только самые мелкие предметы – булавки из рук пришедшей на дом модистки, бусинки рассыпавшегося перламутрового мониста и монетки, но даже карандаши, ручки и расчёски, а иногда что-то покрупнее, и всё это уже никоим образом не получалось достать. Может, именно там незаметно потерялись и долгие годы, наполненные однообразными хлопотами? Притаились тревожные шорохи и заглушённые стоны от нестерпимой боли? Спрятались неясные воспоминания?