Фаня – теперь уже, бесповоротно, баба Феня – тоже сдала, совсем не практиковала и мучилась настырным в своём постоянстве радикулитом, согнувшим её в три погибели. Мужа давно не было, дети не шибко её почитали, переселив в самую тёмную комнату, да она и сама не хотела занимать светлое жизненное пространство. Она начала путать имена своих внуков и правнуков и перестала слышать, когда у неё что-то просили, особенно когда просили деньги. А молодое поколение, уже не скрывая, смеялось над тем, как она говорила «бирлянды» вместо «бриллианты», рассказывая о прошлой жизни, о каких-то тайнах и своём деятельном участии в судьбах разных – счастливых и несчастливых – людей. Да и кто вообще верил в эту прошлую жизнь бабы Фени? Разве что почти такая же древняя Глашка, которая все эти годы так и жила в двух каморках нижнего этажа. Она и её муж Яким по-прежнему называли бывшую хозяйку Фейгой Юдковной и не забывали приносить на пасху освящённую сладкую пасочку собственной выпечки. Баба Феня целую неделю ела её маленькими кусочками вместе с мацой, запивая чаем.
Ровно через двадцать лет, день в день после смерти бабы Фени, дом, наконец, признали аварийным и должны были снести, а жильцов переселить. Фенин сын и его уже женатые дети очень радовались получению квартир (правда, в дальнем-дальнем рабочем микрорайоне), а никчёмный дом, так ужасно надоевший всем своими старческими проблемами, постарались забыть навсегда. И он остался пустовать в центре города, на одной из уютных боковых улочек имени Героя Советского Союза.
А потом флаги, транспаранты, парады, хорошо организованные трудящиеся массы прекратились, и про дом забыли ещё лет на десять. Он был уже так страшен, что даже появившиеся бомжи боялись туда забираться – вдруг обвалится. Впрочем, соседние дома, по-прежнему закрывающие его от солнца, выглядели не намного лучше.
Правление банка размещается в двухэтажном доме красного кирпича. Дом древний, ещё и плывуны под ним обнаружились, правление кучу денег ухлопало, чтобы не только привести его в порядок, но хорошо укрепить фундамент и достроить в глубь двора. Земелька тут теперь ох как дорого стоит – центр города!
Анатолий Николаевич, президент банка, мужик прижимистый. Даже кондиционеры поставили всего по одному на отдел – экономят на чём могут. Но вот что удивительно: два соседних одноэтажных дома приказал выкупить и высокую кирпичную кладку, что торчала на их стенах, почти примыкающих с двух сторон к зданию правления, обязательно разобрать. А зачем эти странные, намного выше крыш надстройки были сделаны – никому не известно. Кто-то слышал, что так от пожара в прошлом защищались, другие говорят, что только шеф настоящие причины знает, что-то личное у него связано с этим домом, где сейчас правление, хотя он в нём никогда не жил.
Как-то раз подкатили к нему на корпоративной вечеринке с вопросом, как бы между прочим. А он смеётся, говорит, если бы не было этого дома и его хозяйки, и меня, может, не было. И надстройки, мол, с соседних домов он убрал не только для того, чтобы в правлении было светло, а чтобы восстановить справедливость за всю прошлую жизнь. Шутит, наверно, или был навеселе – перед этим одну грандиозную сделку провернули…
В общем, толком никто и не понял: что это за справедливость такая? Что за хозяйка? И чья прошлая жизнь?
Судьба барабанщицы
Однажды родственники из деревни привезли Чуприниным в качестве гостинца петуха. Петух был ярко-белый, толстый и самодовольный, с пухлым багровым гребнем. Несколько дней он жил у них на балконе, привязанный верёвочкой за лапку к решётке. Маленькой Ирке петух понравился. Ей сказали, что его зовут, естественно, Петей, но она называла его почему-то Пашкой. Ирка часто бегала на балкон посмотреть, чем он занимается, беседовала с ним по душам, подсыпая пшена в железную коробочку от сайры. Когда петух клевал пшено – тук, тук, тук-тук-тук, – Ирка отстукивала такой же неровный ритм деревяшкой по перилам. Звук метался, дробился оглушительным многоголосием в колодце двора, окружённом одинаковыми девятиэтажками. В окнах появлялись недовольные физиономии соседей. Петух поднимал голову, минуту-другую прислушивался к этому тарараму и снова продолжал клевать.
Дня через три, пока Ирка была в детсаду, петуха зарезали и сварили наваристый суп. Ирка сначала ничего о случившемся не знала, выскочила на балкон – а там пусто, даже постилки от петуха не осталось. И тут её позвали обедать: иди, попробуй, какой супчик замечательный получился! Ирка плакала навзрыд и есть категорически отказалась: вы все, заявила, самые подлые предатели и убийцы, я никогда не буду есть суп из моего друга.