— Прогоните его вон, Ильич! Он только мешать будет. Ещё надзиратель какой-нибудь на его вой приплетётся, — сердито говорил Бардин, стаскивая вместе с Яруновым окровавленную куртку со Второва.
Весь рукав рубашки был густо пропитан тёмною, быстро запекавшеюся кровью, неудержимо сочившейся из-под двух носовых платков, которыми была наскоро стянута рана.
— Пошлите, Гордеевна, скорее сторожа за Иваном Николаевичем! А то без него мы ничего тут не сотворим! — беспокойно сказал Ильич. — Может быть, артерию сшивать придётся.
Он нашёл, наконец, корпию и бинты и в ожидании перевязки стал поливать завязанную платками рану холодной водой.
— Ледку бы! — прошептал Второв. — Хорошо, когда холодно. А то как в печи горишь. На дворе много крови вышло. Должно быть, следы видны по снегу. Забросать бы надо.
— И то правда! — поддержал Ярунов. — Сейчас учителя станут собираться, как раз кто-нибудь увидит. Беги скорее, Мурзакевич, скажи Белокопытову и Саквину, чтобы сейчас же снегом засыпали след. И сам им помоги. Чтобы от самых дров заровняли.
— А после можно прийти, можно? — умоляющим голосом спросил Мурзакевич. — Ведь перевяжут, должно быть, всё пройдёт, ведь не может он умереть от этого?
— Ну ступай, ступай скорее! Будешь расчёсываться, пока инспектор узнает! — крикнул на него Ярунов.
Принесли полный таз льду и снегу и положили в него руку Второва. Все больные сбились кучею около него и с боязливым любопытством глядели ему в потускневшие глаза.
— Это он спотыкнулся, бедняга, почти сам на его ножичек наткнулся! — заметил Бардин, словно в ответ на безмолвный запрос толпы. — А то бы где э этому тюленю!
— Подвернулся проклятый камушек, а у меня ещё мозоль. Нога и подкосилась, — оправдывался почти шёпотом Второв, не открывая опущенных от слабости глаз. — Да всё равно… Такая, видно, судьба… Надо ж кому-нибудь одному…
К счастью, сторож встретил Ивана Николаевича сейчас же около гимназии, на базарной площади, где он, по обычаю своему, перелистывал у бродячих букинистов старинные книги. Иван Николаевич прибежал, запыхавшийся и заметно взволнованный, хотя не покидал своей шутливости и весёлого вида.
— Кого тут из вас зарезали? — спрашивал он ещё в прихожей, не успев снять картуза.
— Воспитанник Второв с порезанным biceps brachii, артерия глубоко прохвачена, — доложил Ильич, не отрываясь от своего занятия.
— Вот это удивительно, что Второв! Он сам первый головорез, — острил Иван Николаевич, торопливо проходя к месту операции и отстраняя Ильича от раненой руки. — Промыто уже? Отлично. Лёд клал? Корпия есть готовая? Прекрасно!
Он ловко и быстро делал перевязку своими красными, слегка дрожащими руками, не переставая приговаривать:
— Вот и война ещё не объявлена, а уж у вас баталии кровавые идут! Молодцы ребята. Торопитесь. Наверное, опять эта проклятая дуэль за баней? Кто это ещё отличился?
— Мурзакевич, первого класса, — тихо, будто конфузясь, сообщил Ярунов.
— Такой же головорез! Ах вы разбойники! Вандалы вы этакие! Варвары азиатские, да что вы — в девятнадцатом веке живёте, или в дни печенегов и половцев? Корсиканцы нечестивые! Вендетты справляют! Ножами друг друга пыряют. Да откуда вы, скажите на милость? Из каких дебрей диких? Кто вы такие, где учитесь? Чему учитесь? Ведь звери бессмысленные, и те добрее и разумнее вас! — вне себя от негодования, кипятился Иван Николаевич.
— Обида была большая, Иван Николаевич, перенести было нельзя… — робко заметил Второв.
— Перенести было нельзя? А ты христианин, ты человек? Зверю природа дала рога, чтобы бодать, когти, чтобы рвать, а человеку она дала разум божественный. Вы не достойны имени homo sapiens. Вы просто animalia bimana, скоты двурукие, и ничего больше!
— А нас за что браните, Иван Николаевич? Мы сами отговаривали, да что ж с ними поделаешь? Рассвирепели друг на друга как петухи, — вступился Бардин. — Мы и сами видим, что гадости эти давно пора бросать. Из пустяков кровь человеческую проливать. Ещё и убьёшь, пожалуй!
— А что, были свидетели у них? — спросил Иван Николаевич.
— У Второва мы были с Яруновым, — виноватым голосом признался Бардин.
— А! Видишь, видишь! А языком что брешешь? — гневно заговорил Иван Николаевич. — Постойте, голубчики. Вы думаете, что Иван Николаевич всё покроет. Иван Николаевич всё нам спустит! Иван Николаевич, мол, гусь лапчатый! Постойте, приятели, покажет вам теперь Иван Николаевич! Терпел, терпел, терпения никакого не хватает. Вот, думаешь, сознали, наконец, люди. Одумались. Ан хвать, они ещё хлеще выдумают. Избаловал я вас совсем, сам вижу, что избаловал. Ну, да довольно теперь. Завтра же еду к господину директору, всю подноготную ему доложу. Это вам не Василий Иванович! Забыли, как Титова с Хорошевским под красную шапку упрятали, белый ремень прицепили? Вот и вам, варвары азиатские, то же самое будет. По-черкесски хотите жить, ступайте ж себе к черкесам!