Учебный плац

— А прежде? — спокойно продолжал Макс. — Кому она принадлежала прежде?

— Солдатам, — сказал я. — Когда мы здесь начинали, это был учебный плац, который шеф на первых порах только арендовал, а потом купил.

Меня удивило, что Макс задает мне вопросы, на которые сам легко может ответить, но так он поступал часто, я не знаю, почему, знаю только, что начиналось все с легких странных вопросов, а потом они делались все труднее и труднее.

— Хорошо, Бруно. А до солдат? Кому принадлежала эта земля до солдат?

— Понятия не имею, — сказал я.

А он:

— Попытайся-ка представить себе.

— Может, все здесь принадлежало какому-нибудь генералу, — сказал я.

Тут Макс улыбнулся, глянул на меня искоса и сказал:

— Неплохо, Бруно. Предположим, какой-то генерал был столь заслуженным, что получил в награду эту землю от своего короля, он использовал ее для охоты и сдавал в аренду, а когда стал совсем старым, продал ее армии, под учебный плац. Но еще раньше, чьей была земля до генерала и до короля?

— Это было слишком давно, — говорю я. И еще говорю: — Быть может, она принадлежала тогда какому-нибудь крестьянину, который по собственному разумению выращивал ячмень и овес.

В ответ Макс покачал головой и напомнил мне, что в те времена здесь еще не было свободных крестьян, а только арендаторы, и все они были в долгу у всемогущего помещика. Тут я быстро спросил:

— А он? От кого он получил землю?

— От мелких хозяев, — ответил Макс, — он ее у них выманил, отобрал, а может, и купил.

Вниз по лестнице, своими вопросами Макс поистине свел меня вниз по лестнице, ведущей в далекие времена, иной раз у меня возникало такое чувство, что вот-вот земля уйдет у меня из-под ног, потому что мы спускались все дальше в глубь времен, темнота там все больше сгущалась, а в голове у меня царила порядочная сумятица. А еще раньше? А до этого? А до того, как пришел тот? Его вопросы свели нас вниз, в ту даль, в те сумерки, когда земля принадлежала самой себе, не отпечатались еще на ней следы человеческих ног, ее еще не делили заборы, все довольствовалось самим собой, все росло и исчезало и обходилось самим собой. А когда позднее здесь появился первый человек, когда он, быть может, стоял на будущем командном холме, обозревал эту землю, на которой не высились еще дома, которую не пересекали еще дороги, не перерезали еще железнодорожные пути, так, возможно, многое намечал, но наверняка не вот это: завладеть землей.

— Первоначально, — сказал Макс, — все принадлежало всем. И когда второй человек явился, и третий, никому в голову не приходило потребовать что-то для себя одного, выделять себе куски и защищать свои притязания от других, что было в наличии, то — само собой разумеется — было общим достоянием.

А потом Макс спросил, не было бы справедливо, если бы каждый брал себе лишь столько, сколько ему нужно, и я сказал:

— Некоторым всегда нужно больше, чем другим.

В ответ он вздохнул и спросил, не было бы справедливо, если бы то, с чего мы живем, стало снова общим достоянием, но на это я ответа не знал.

Макс покачал головой и стукнул тросточкой по скамье, я видел, что он мной недоволен, но это длилось недолго, а когда я предложил ему вымыть наши изгвазданные сапоги в Холле, он сразу же согласился. Он сел на откос, а я стал мыть его сапоги, макал пучок травы в Холле и тер и натирал, иногда я чуть тянул или слишком резко поднимал его ногу и выворачивал, тогда Макс сжимал губы и тихонько стонал, словно от боли.

— Не так резко, Бруно, — говорил он, — не так резко.

У него болели суставы, это я смекнул, когда мы пошли дальше к Датскому леску, а он все снова и снова вздыхал и останавливался, он буквально искал предлог, чтобы остановиться. Моих корневых человечков я ему показать не мог, они исчезли, подземный тайник был все так же плотно заделан, и казалось, что никто до него не дотрагивался, но человечек на ходулях, головоногий человечек, и трехногая ведьма исчезли, я так никогда их больше не видел. Двуглавая змея, которую я когда-то подарил Максу, все еще была у него; она лежала на полке и сторожила его книги — это он мне сказал; а у пустого тайника он еще сказал:

— Быть может, они заделались самостоятельными, твои корневые человечки, просто выбрались из ямки и где-то слоняются.

У него, у Макса, тоже была когда-то коллекция, еще на тех участках, в восточных областях, но он, мальчик, собирал там не патронные гильзы и не озорные корешки, а кое-что живое — и хранил это в трех деревянных ящиках, которые дал ему дедушка.

— Ты не поверишь, Бруно, из чего состояла моя единственная недолго жившая коллекция. Это были гусеницы.