Учебный плац

Я теряюсь, не знаю, что ему на это сказать. Просто киваю и смотрю вместе с ним туда, где мы когда-то были по-настоящему счастливы; и он больше ни о чем не спрашивает, видно, вполне удовлетворен.

— А ты еще помнишь, как звали того старикана, с его силками, капканами и чучелом хорька?

— Да, его звали Магнуссен.

— Правильно, Магнуссен, и я думаю, что он был там счастлив, потому что никто от него ничего не требовал и он не требовал ничего от других.

Это первые, головной отряд ворон, разом поднявшийся с большой помойной ямы, но вот они нас обнаружили и поворачивают, каркают и поворачивают, у некоторых взъерошенные перья, словно в них уже попали, попали пули, дробь; сейчас они предупредят большую стаю и повернут к Тополиной аллее. Не грачи, а вороны предвещают беду, но их осталось мало, и сюда еще ни одна не залетала. Ясно чувствую я, что шеф хочет сказать что-то, может, ищет, с чего бы начать, но вот что-то пришло ему на ум, он распрямляется, похлопывает и ощупывает внешний карман куртки, оттопыривает кармашек жилетки и вот уже что-то достал, зажимает в кулаке и ищет мою руку.

— Давай сюда свою руку, Бруно.

Это что-то теплое, округлое и тяжелое. Желуди, два серебряных желудя, висящих на серебряной цепочке, они массивны и позвякивают, когда сталкиваются.

— До чего же красивые, — говорю я.

На маленькой пластинке между ними надпись: «От Ины к двенадцатому двенадцатого», цифра на оборотной стороне настолько мелка, что мне не удается ее разобрать.

— Возьми их себе, — говорит он, — спрячь, чтобы у тебя осталось что-то от меня на память.

— Но ведь здесь надпись, — говорю я, — дарственная надпись.

— Знаю, Бруно, стало быть, у тебя будет еще больше о чем вспомнить. Это наверняка самые красивые желуди, какие есть на свете.

Голос Макса, совсем близко за нами, он, конечно, уже некоторое время за нами наблюдал, прятался за живой изгородью туи и подслушивал.

— Так вот вы где, — громко говорит он, может, он даже шел за мной следом, в то время как я следовал за шефом, вид у него суровый, и он еще раз повторяет: — Так вот вы где.

Он не намерен садиться, и по тому, как он стоит, видно, что он собирается лишь что-то передать, его быстрый оценивающий взгляд хочет во все проникнуть, этот подозрительный взгляд, который не приглушает даже улыбка. Желуди все сильнее нагреваются у меня в руке, серебряные желуди, они обжигают, я хотел бы возвратить их шефу. Но как это сделать, когда он даже не встал? Он сидит, отвернувшись, и смотрит поверх путей в сторону холленхузенской станции, Макс как бы для него не существует, шеф даже не обернулся к нему. Поезд сейчас отойдет.

— Господин Мурвиц приехал, — говорит Макс.

Шеф, видно, его не понял; не шелохнувшись, он уставился на поезд, туда, где люди бегут и тащат вещи, а человек с жезлом уже захлопнул несколько дверок.

— Господин Мурвиц ждет тебя, — говорит Макс.

Он наклоняется, хочет поднять ружье, шеф тотчас это замечает и кладет руку на ствол, от него ничего не ускользает, он видит даже то, что делается у него за спиной. Поезд тронулся, проезжает мимо опущенного шлагбаума, перед которым стоят несколько велосипедистов и автофургон отчима Хайнера Валенди, из некоторых окон люди машут в сторону станции, часто, когда я сидел здесь, они мне тоже махали, хотя не знали меня. Не хотел бы я сидеть в последнем вагоне, он так раскачивается, словно норовит сойти с рельсов.

— Доктор Мурвиц хочет с тобой еще раз побеседовать, — говорит Макс, он говорит это, обращаясь к спине шефа, не просяще или смущенно, а холодно и настойчиво.

Шеф спокойно оборачивается, поднимает голову и бросает на Макса удивленный взгляд, губы его кривятся, он передергивает плечами и, опираясь о землю, поднимается на ноги, не обращая внимания на протянутую ему руку помощи.

— Помни о ягоде омелы, Бруно, помет дрозда — его же беда.

Больше он ничего не говорит и направляется с ружьем через плечо к живой изгороди туи, не заботясь о том, на каком расстоянии от него следует за ним Макс, который мне только бросает:

— Пока.

Желуди надо спрятать, мне нельзя носить их при себе, с серебряными желудями я б только всем бросался в глаза; там, в песчаном карьере, я уже прятал под свешивающимися корнями сосен и гильзы от патронов, и осколки гранат. Но сперва пусть они отойдут подальше, шеф с Максом, теперь мне надо быть вдвойне осторожным, кто знает, не следит ли за всеми моими действиями кто-нибудь из крепости, а может, и кто другой за мной наблюдает по их поручению и лежит сейчас за живой изгородью или за соснами.